Оставшиеся дома сестры держали слово и помогали Кристине, чем могли, ибо, помимо правил честной игры, принимали в расчет и то, что, чем раньше ей удастся заполучить Теобальда, тем скорее могут прислать еще одного дьякона, которого, возможно, посчастливится выиграть им. Все устроили так быстро, что ко времени второго визита Теобальда в следующее воскресенье двух ненадежных сестер уже не было в доме.

На сей раз Теобальд чувствовал себя как дома у своих новых друзей – миссис Элэби настаивала, чтобы он именно так их называл. Она, по ее словам, просто по-матерински относится к молодым людям, особенно к священнослужителям. Теобальд верил каждому ее слову, как с самой юной поры верил своему отцу и вообще всем старшим. За обедом Кристина сидела подле него и вела игру не менее рассудительно, чем до этого в спальне своей сестры. Всякий раз, когда Теобальд заговаривал с ней, она улыбалась (а улыбка была одним из ее сильных аргументов); она пускала в ход всю свою бесхитростность и выставляла напоказ все свои невеликие достижения в самом, по ее мнению, привлекательном свете. Кто сможет осудить ее? Теобальд не был тем идеалом, о котором она грезила, читая Байрона со своими сестрами в спальне наверху, но в пределах возможного он был реальным претендентом и, в конце концов, неплохим претендентом, если уж на то пошло. Что еще могла она сделать? Убежать? Она не осмеливалась. Выйти замуж за человека ниже ее по положению и считаться позором для своей семьи? Она не осмеливалась. Остаться дома и превратиться в старую деву, над которой будут смеяться? Ни за что, если этого можно избежать. Она сделала то единственное, чего разумно было ожидать. Она тонула; Теобальд, возможно, был лишь соломинкой, но она могла за него ухватиться, вот и ухватилась.

Если в настоящей любви никогда не идет все гладко, то в деле правильного устройства браков такое порой случается. В данном случае посетовать можно было лишь на то, что дело двигалось слишком медленно. Теобальд принял назначенную ему роль легче, чем миссис Кауи и миссис Элэби смели надеяться. Благовоспитанность Кристины покорила его: он восхищался высоконравственным тоном ее речей; ее нежностью по отношению к сестрам, отцу и матери, ее готовностью взять на себя любое небольшое бремя, которое никто другой не выказывал желания взять, ее оживленностью – все это пленяло того, кто, хоть и не привык к женскому обществу, но был все же человеком. Теобальду льстило ее ненавязчивое, но явно искреннее восхищение им. Казалось, Кристина видела его в более благоприятном свете и понимала лучше, чем кто-либо до его встречи с этим очаровательным семейством. Вместо того чтобы отнестись к нему с пренебрежением, как его отец, брат и сестры, она вызывала его на разговор, внимательно слушала все, что он решался сказать, и явно хотела, чтобы он говорил еще и еще. Он сказал университетскому товарищу, что чувствует себя влюбленным. И он действительно был влюблен, поскольку общество мисс Элэби нравилось ему намного больше, чем общество его сестер.

Помимо уже перечисленных достоинств, у Кристины имелось еще одно – контральто, считавшееся очень красивым. У нее определенно было контральто, поскольку она не могла взять ноты выше ре в верхнем регистре. Единственным недостатком голоса было то, что он не достигал соответствующей низкой ноты и в нижнем регистре. В те времена, однако, в понятие контральто было принято включать даже сопрано, если сопрано не могло взять нот своего диапазона, и к тому же не требовалось, чтобы оно обладало тембром, которого мы теперь ждем от контральто. Недостающее ее голосу в смысле диапазона и силы восполнялось чувством, с каким она пела. Она транспонировала «Вечно прекрасных и чистых ангелов» в более низкую тональность, чтобы приспособить к своему голосу, подтверждая тем самым мнение своей матушки, считавшей, что Кристина обладает превосходным знанием законов гармонии. Мало того, она и каждую паузу украшала арпеджио от одного конца клавиатуры до другого согласно правилу, которому ее научила гувернантка. Так Кристина добавляла живости и красок мелодии, которая, по ее словам, должна восприниматься как довольно заунывная в той форме, какую придал ей Гендель. Что же до гувернантки, то та, уж конечно, была на редкость искусным музыкантом: она училась у знаменитого доктора Кларка из Кембриджа и обыкновенно исполняла увертюру к «Аталанте» в аранжировке Маццинги.