Митя был снисходителен к матери. Эта женщина, которую матерью он не называл, всё же была безвредным и не самым противным существом. Пусть ей не нравится, что он будет психиатром. Пусть она всё-таки об этом всем, кому может, рассказывает. Просто он знал, что Таня может открывать рот и произносить слова, проявлять какие-то эмоции только за пределами дома. Здесь же, в квартире Андрея Васильевича, в самом центре Москвы, Таня становилась нема. Нема и несчастна. Всегда.

Он обвинял отца. Ууу, как ненавидел Митя этого человека! Роман Андреевич Цветов, в отличие от Мити, внешне был копией папы энкавэдэшника: те же почти чёрные глаза-«буравчики», короткопалая широкая ладонь и, главное, тот же «энкавэдэшный геном»: чутьё на врагов, хватка бультерьера и непреходящее желание стращать и повелевать, управлять и унижать. Уничтожать.

Однако, в представлениях Мити, этих двоих – его деда, и отца – растождествляло между собой одно существенное отличие. Дед, при всей своей сложности и отнюдь не идеальности, был ведущим в своей жизненной игре, тогда как отец, вечный «сынок» и слабак, в любой системе имел удел всегда быть послушником и никогда не пастырем.

Менялись времена, трансформировались рабочие и денежные схемы, но, благодаря старым связям Цветова-старшего, Романа всё ещё назначали на руководящие должности. Однако в связи с личными качествами он всегда умудрялся остаться незаметным и абсолютно заменимым. Пока был жив дед, недостатка в связях и деньгах у семьи не было, однако на атмосферу в доме такое положение дел, несомненно, влияло. Всё чаще отец раскрывался, распускался, как диковинный цветок, дома. Со своей семьёй, которую иногда путал с приютом для больных детей, но чаще с концентрационным лагерем.