Я решила все же извиниться:

– Олег, ну пожалуйста, прекрати кривляться! Извини за то, что я тебе там наговорила. Я потом подумала и поняла, что ты во всем прав. Прости меня и давай будем без шутовства и на «ты», как и до того разговора. Хорошо?

Он смотрел на меня с такой радостью и улыбался так заразительно, что я не выдержала и тоже расплылась в улыбке.

– Ну как – мир? – и я протянула ему руку для пожатия в символическом жесте примирения.

– Мир, Таня, мир – я хочу его не меньше тебя.

Моя рука продолжала одиноко висеть в воздухе. Я с недоумением посмотрела на Олега. Тяжело вздохнув, он ответил:

– Мне приходится напоминать, что я дал обещание не дотрагиваться до тебя без крайней на то нужды.

Я вмиг помрачнела от этого лицемерия и отдернула руку – ведь он прекрасно знает, что вовсе не рукопожатия я имела в виду, когда он давал обещания.

И в этот момент громкий, заливистый хохот раздался с другой стороны костра. Оказывается – смеялся Турка. Вот уж немой так немой!

– Но ты же говорил, что он немой! Я думала, у него что-то с голосовыми связками, а тут такой хохот! – с недоумением обратилась я к почему-то покрасневшему Олегу.

– Нет, Татьяна, со связками у него все в порядке – он может смеяться, наверное, может и плакать, иногда он даже напевает какой-то мотивчик… У него просто нет языка.

– Как это нет языка?

– Вот нет и все тут, отрезали ему язык.

– Кто?

– Этого я не знаю. А что нет языка – знаю, потому что его остатки он мне показывал.

– Ужас какой! И давно это случилось?

– Ну как тебе сказать… Когда я встретил своих друзей, Турка уже был нем, причем, наверное, давно – раны не было, все уже срослось. Да и ничего ужасного здесь нет. Просто язык примерно вдвое короче и немного другой формы. Жаль только, что говорить он не может.

– А почему вообще «Турка»? У турок, насколько я знаю, совсем другой тип лица и вообще…

– Как я понял – так его прозвала Олеся. Ну, «басурманин, иностранец» – для нее это все Турка. Сейчас его все так зовут. А настоящего имени, похоже, никто из нас и не знает…

Да уж, вот так история! Мне в моей мирной жизни с такими ужасами сталкиваться не приходилось. Мелькнула мысль попросить Турку показать язык, но тут же исчезла. Я вообще плохо переношу всяческие увечья, есть у меня какая-то брезгливость – даже вид гладкой и давно заросшей кожей культи руки, которую мне как-то довелось видеть – вызывает сильнейшее отвращение. При виде Туркиного языка меня наверняка бы перекосило, а несчастный парень мог бы на это обидеться. Хотя, несчастным он и не выглядит. Олег говорит, что это с ним давно случилось  – наверное, привык. Давно… Во время разговора я успела забыть о том, что со мной произошло, что здесь понятие «давно» имеет совсем другое значение. Но ведь…

– Олег, а я вот не пойму – ты говорил, что вы ищете выход десятилетия – это как понимать? Ты здесь ходил сопливым карапузом и уже искал выход?

Он фыркнул:

– Конечно, нет! Я попал сюда в девятнадцать лет, и здесь провел около восемнадцати лет.

Я только испуганно моргала:

– Так что, тебе под сорок на самом деле? Но как же это возможно? Ты же явно и с бритвой еще не знаком! У тебя же вон растет три волосины в два ряда… Ты же выглядишь на двадцать с копейками!

Он криво усмехнулся:

– Я же рассказывал тебе о замедленных процессах. Точнее спросишь у Учителя, но насколько я понимаю – скорость старения в пять-семь раз меньше.

Я недоверчиво скривилась. Олег продолжал:

– Твое право – верить мне или нет. Но у нас нет причин тебя обманывать.

– А вы, Олеся и Турка? Тоже старперы на самом деле?

Так как они не пожелали со мной разговаривать, то за них ответил Олег: