Я был увлечен Стивом из мультфильма «Погоня в Лондоне», но нутром ощущал исходящую для меня опасность. Мать обрушилась на меня молнией. Это было настолько неожиданным явлением, что моё маленькое сердечко подпрыгнуло до самых небес.

Она начала кричать. Дед молча смотрел телевизор, бабушка стояла в сторонке и не решалась вставить слово. Все мои мысли опрокинулись, я слышал только этот ругательный звон, разбивающийся о мои уши так сильно, будто в меня кидали железными раскалёнными мечами.

Обида не заставила себя так долго ждать. Она подкатила к моему горлу вместе с комом слёз, которые я изо всех усилий пытался сдержать. «Я же сильный мальчик» – крутилось в моей голове. Сжимая кулаки, с усилием слушал этот истошный мамин крик. Она была не просто зла, оказалось, она была в бешенстве.

– Миленький… – вскинула руками бабуля и подошла ко мне, как бы защищая меня от матери. Это стало ошибкой, потому что как только баба дотронулась с нежностью до моей головы, я вздрогнул. И слёзы сами потекли по щекам.

С тех пор я стал ненавидеть, когда меня утешают.

Наверное, мама кричала не так долго и не так громко. Так казалось тогда, когда весь мир преувеличен. Я ощущал, как внутри меня зарождался маленький отросток нелюбви к людям – особенно к тем, кто ограничивал мою свободу. Невинный ребенок, а тут – такая маленькая, но, однако не наивная ненависть. Злоба. Негодование. Я плакал навзрыд.

Маму не заботило, что она стала первым человеком, оставившим трещину в моей психике. И сейчас я вам рассказываю это не потому, что надо что-то рассказать. Всё это действительно важно. И оставленная трещина внутри меня – это одно из тех явлений, которые сделали меня таким, какой есть сейчас.

Самым настоящим. Пусть и изломанным.

Но тогда невинность сочилась из всех моих щелей. Текли слёзы, и я спрашивал: «Что я сделал? В чем провинился? Почему порыв к свободе – это то, за что нужно наказывать?».

Родители всегда говорили о справедливости и анархистском образе жизни, но сих пор мне непонятно, почему я стал объектом для наказания. Хотя нет, вру. Знаю: это было самая обыкновенная материнская боязнь. Она боялась меня потерять. Боялась, что со мной могло случиться нечто ужасное. Но самое главное – она злилась, что я даже не отпросился у неё. Так я задел её чувство гордости.

Пока мать истерила, дед схватил меня, и мы отправились на улицу. Разгорячённое и мокрое от слёз лицо от мороза моментально остывало, а на веках и ресницах уже образовывались небольшие ледышки. Кожу защипало. Становилось легче.

– Не реви, много ли таких криков ты ещё услышишь. Я тоже ненавижу, когда орут, – говорил дед.

– И что, ты не плачешь? – всхлипывая, спросил я.

– Ну раньше ревел, конечно. В детстве ещё. Но моё воспитание строже было, куда уж там. Часто я просто проглатывал слёзы.

– Как это, проглатывать? – не понимал я.

– А вот так. Просто пойми, что ты – такой же, как и другие. Ты думаешь, что ты особенный, но на самом деле абсолютно все думают точно также. Ты один из многих, но и ты же – отдельная единица.

– Единица это как номер на вашем доме? – я исказил лицо, едва понимая смысл дедушкиных фраз.

Тот замешкался, хлопая меня по плечу. Слёзы высохли, лицо остыло. Всхлипывания остались где-то в доме.

– Единица – это значит, что ты один. Отдельно.

– Оттельно. Я так хочу, чтобы мама не ругалась. Хочу жить один.

– Ну ты и загнул, малой. Один ты не выживешь. Хотя бы потому, что захочется пожрать.

– Я буду ходить к бабе. Я люблю её суп. Вкусный-вкусный.

Дед посмеялся надо мной. Я вспомнил, как ругалась мама, и слёзы снова потекли по щекам. Чтобы я развеялся, мы пошли вниз по огороду и вышли за ограду, потом направились к Старому Логу. Место у речки, наполненное энергией магнетического расслабления. Мы стали лепить огромный снеговик, потом дом, рассчитанный лично для меня. Пока лепил, я мечтал, что заживу здесь счастливо.