– Я не боюсь высоты.

Эмиль поднял камень и бросив его в пропасть, прислушался. Потом обернулся и посмотрел прямо в глаза Великой Герцогине:

– Но, однако, ты, Флорена, совершенно права, не стоит сейчас так глупо испытывать судьбу.

…– Ах! Ты посмотри, что он делает! – Герцогиня захлопала в ладоши, глядя в окно. – Как он ловок! Браво! Браво!

Эмиль заставил лошадь встать на дыбы почти под самым окном и, изящно манипулируя мячом, чтобы остальные игроки им не завладели, послал воздушный поцелуй и снова умчался, увлеченный игрой.

– Ну, теперь рассказывай, что произошло за эти дни. – Потребовала Герцогиня, отвлекаясь наконец от созерцания игры, напоминающей конное поло, и присаживаясь в кресло. – Я вижу, мой пленник не скучает.

– Да, Ваше Величество, ваши наблюдения как всегда верны, – доктор склонил голову. – А вот я серьезно ошибался относительно своего пациента. Сначала мне показалось, что это человек хрупкий, исключительно изнеженный и капризный, что его жизнь будет унылой, полной скандалов и сор со стражей и слугами, приступов черной меланхолии перемежающейся со взрывами бешенства и безумными попытками побегов. Но это совсем другая личность, нежели я ожидал. На поверку этот человек оказался самим воплощением уживчивости и дружелюбия. Как вы и предупреждали, его талант общительности настолько широк, что мне пришлось сменить трех слуг по подозрению в том, что он все-таки нашел с ними общий язык. Особенно сильно его влиянию, как вы и предполагали, поддаются женщины и те, кто еще не вышел из юношеского возраста. Со стражей он находится в почти дружеских отношениях, что вы сейчас и наблюдали в окно. Гвардейцы, которых вы приставили надзирать за каждым его шагом, вместо пассивного наблюдения втянуты им в совместные развлечения и занятия.

– Это даже хорошо, – Герцогиня улыбнулась. – Я рада, что он не чувствует себя подавленным. Следите за поведением солдат. Они безупречно верные люди, но это особый случай. – А про себя не без тайного сладкого удовольствия подумала: «Этот необыкновенный человек может совратить с пути истинного кого угодно, даже меня… К счастью, он теперь целиком принадлежит только мне.»

– Ваше слово – закон, госпожа, – врач опять склонил голову. – Дозвольте продолжать.

– Продолжай, мне интересно, – Герцогиня приготовилась слушать, подперев голову рукой.

– Еще один приятный факт: за этот месяц им не было предпринято ни одной попытки побега, никаких приготовлений к побегу не было замечено. Он ведет себя спокойно, можно даже сказать беспечно, если только подобные занятия изо дня в день можно назвать беспечностью. Его распорядок дня, созданный им же самим и выполняемый неукоснительно, настолько плотен, что в нем не оставлено ни минуты на бездеятельность, скуку и уныние. Я был просто поражен, как это, кажущееся таким изнеженным и утонченным, существо выдерживает такой непосильный для простого смертного график. Подъем в пять часов утра, весьма странная часовая гимнастика на восходе солнца (со стороны это выглядит, как будто он молится солнцу, только в довольно неудобных позах). Потом силовые упражнения – около двух часов практически не прерываясь на передышки: одних отжиманий от земли я насчитывал более двухсот. И на заключительном этапе тренировки – хорошенькая пробежечка в горку. Кстати, гвардейцы на спор пытались повторить его спортивные «подвиги» в том же темпе, но при здешнем разреженном воздухе это оказалось весьма затруднительно, и они зауважали его не только как особу самой благородной крови, но и как человека с отличной физической подготовкой. После тренировки он принимает душ ледяной воды (по-моему, теплую он просто презирает), завтракает и уходит в библиотеку до обеда. Там он читает книги, делает какие-то непонятные записи. Когда я как-то спросил его, почему он, собственно, пользуется шифром и попросил более не делать этого, так как это расценивается мной как тайная и потому опасная деятельность, он засмеялся и ответил, что, если уж древние языки теперь считаются подрывной шпионской тайнописью, то мне следует вообще запретить ему посещение данного хранилища, ибо здесь такого добра очень много. А потом он наизусть и без единой запинки прочитал мне пару баллад из «Летописи» на классическом рамирском наречии, которое вот уже как двести лет считается мертвым, и шепотом поведал мне о своей «постыдной» слабости к коллекционированию древних языков времен «до всеобщего принятия универсальной лингвы» и «признался», что в его «основной коллекции» (то есть он знает эти языки в совершенстве) – 89 «единиц хранения», в «реставрации» ( значит, знает не так хорошо как хотел бы) – еще столько же, и теперь он надеется «приобрести» еще пару – тройку герцогианских «анахронизмов». И вообще, он с фантастической кропотливостью занимается переводом очень старинных книг и частенько как бы невзначай жалуется мне на полное отсутствие вспомогательных «технических» средств и мечтает хотя бы о самом примитивном бытовом компьютере.