Утром просыпаюсь и жду, когда разбойники уедут по своим темным делам. Жду с полчаса, кормлю соседей по бунгало, вывожу их ночные горшки и посматриваю на окна дома. Наконец, выглядывает хозяйка и, подперев грубоватое лицо ладошкой, долго так смотрит на мою улыбающуюся физиономию. Я предполагаю, что это не вполне изящное зрелище, потому как на лице моем, кроме щетины и синяков, явственно проступают холопское подобострастие и щенячья искательность хозяйской ласки.

Хозяйка сменяет задумчивость на милость и жестом приказывает предстать. Я показываю рукой на ближайшего цепного пса, за что чуть не лишаюсь пальцев: всего в сантиметре от них рефлекторно клацают огромные собачьи клыки. Она спускается ко мне и за руку выводит меня из зоны действия церберских зубок.

За тем же чудненьким столом с совершенно очаровательной плюшевой скатерочкой вкушаю невозможные деликатесы: белый хлебушек, розовые помидорчики и – представляете! – настоящую свеженькую колбасочку. На мою всклокоченную нечесаную голову опускается хозяйская тяжелая, но теплая рука. Я преданно поворачиваю к ней лицо и полушепотом прошу ее отпустить меня. Она кивает головой: подкрепись, говорит, и ступай. А еще, говорит, прости меня, что так получилось. Я говорю: может, тогда вместе убежим? Нет, водит она головой, я останусь, а ты уходи, только прости меня, если сможешь. Да еще и денег немного дает. Вот такая добрая женщина оказывается.

Когда после моего ретивого марш-броска страшный дом и ужасный лес остаются далеко за горизонтом, я останавливаюсь, унимаю колотящееся сердце, забредаю в густой перелесок и оказываюсь на берегу реки. Ухоженный чистый пляж с желтоватым песочком с солнечными зонтами из крашеных досок населяют несколько отдыхающих. На меня никто внимания не обращает, поэтому я раздеваюсь и забираюсь в теплую чистую воду. Долго купаюсь, смывая с себя грязь и усталость. Затем ложусь на песок и подставляю солнцу израненное тело.

Сквозь чуткую розоватую мутную дрему чувствую приближение человека, открываю глаза и обнаруживаю поблизости мальчика лет девяти. Он усаживается ближе к воде, держа в руках книгу. Бросает в мою сторону вежливый взгляд.

– Ничего, если я здесь присяду? – спрашивает.

– Конечно, – отвечаю.

Мальчик как мальчик: в шортиках и кепке с козырьком. Только что-то его отличает от всех виденных мною мальчиков. Тут до меня доходит: толстая книга, врожденная вежливость, задумчивый умный взгляд – в наше время это для детишек не вполне типично. В сей момент на зеркально-синей поверхности речной воды всплескивает жизнерадостная рыбка, круги медленно расходятся, растекаясь и увеличиваясь в размерах. Мальчик молча наблюдает это зрелище. Его тонкая рука с книгой опускается на песок, и мне удается прочесть название: «Давид Копперфильд» Чарльза Диккенса. Ничего себе, мальчуган! Мне отец эту книгу посоветовал прочесть лет эдак в пятнадцать. Да и то осилил я в лучшем случае третью часть – слишком архаичными показались мне их викторианские букли…

– Рыбная мелочь резвится, – поясняю.

– Красиво, – отстраненно произносит мальчик тонким голоском.

Все же он еще совсем ребенок.

Пытаюсь его глазами любоваться красотой, но в голову лезут разные мысли практического свойства. Например, как бы эту рыбку поймать и использовать в качестве наживки для поимки более крупной, из которой, в свою очередь, приготовить уху, чтобы ее с дымком, да под холодненькую… вот так.

– Слушай, мальчик, – неожиданно для себя говорю, – возьми меня к себе.

– Куда к себе? – спрашивает он, не поворачивая головы.

– В детство.

– Мне кажется, – запинается он, не желая обидеть меня, – вы там уже не сможете жить.