Правда, у Стасика были недостатки – это его слишком острый ум и, особенно, острый язык. Он любил шутить по всякому поводу и нередко посмеивался над коллегами. Хотя делал он это добродушно и безобидно, но многие обижались, партийцы злобно косились:

– Выскочка! Все острит! Ему бы полагалось вести себя поскромней и держать язык за зубами. Когда-нибудь он дождется…

В клинике было много молодых привлекательных и веселых женщин-ординаторов. Как хирурги они ничем не отличались, но своим видом создавали романтическую атмосферу. В медицинском коллективе это всегда есть и всегда важно. Стасик был женат на красавице Кире, из другого института, но его женолюбию это не препятствовало. Другие мужчины в клинике не отставали от него, особенно сухопарый Леня Ворохобов, зять Терновского. Хорошенькие женщины Оля Бляу, Эля Пяль, Оля Благовещенская, Люся Кузнецова стимулировали настроение молодых мужчин – и нас, новоприбывших, тоже. К этим дамам с удовольствием примкнула Роза. Отчаявшись вернуть меня, она сконцентрировала внимание на Стасике. Взаимный успех был обеспечен.

Во время теоретических занятий и лекций я по привычке рисовал шаржи на наших ребят и преподавателей. Стасик заметил это и заинтересовался: как человека талантливого его привлекал всякий талант. Он потащил меня в кабинет профессора Терновского:

– Сергей Дмитриевич, у нас есть свой художник. Посмотрите его зарисовки.

Терновский рассматривал шаржи и посмеивался в усы. Он тогда работал над вторым изданием своего учебника:

– Могу я вас попросить сделать несколько иллюстраций в мой учебник?

Я был польщен и сделал все по его просьбе. Профессор остался доволен, их напечатали, и он подарил мне книгу со своей подписью – большая честь. Так я впервые стал медицинским иллюстратором и потом всю жизнь делал рисунки для своих и чужих статей и книг.

Стасик доверительно мне сказал:

– Знаешь, наш старик давно мечтал иметь в клинике художника для иллюстраций. Я уверен – он возьмет тебя на работу.

Я обрадовался – остаться на работе в клинике детской хирургии в Москве я даже не мог мечтать. Еще больше обрадовались мои родители, которые уже грустили в преддверии моего возможного отъезда в провинцию. Но и делиться этой возможностью со своими однокурсниками я, из осторожности, не стал.

Со Стасиком Долецким мы с тех пор стали друзьями, и наша дружба продолжалась сорок лет – до самой его смерти. Он рано стал профессором, но Терновский его в клинике не оставил – он видел в нем конкурента. С годами Стасик вырос в самого крупного детского хирурга, написал много медицинских книг, и я часто делал иллюстрации к ним.

В субординатуре мы переживали первые психологические удары жизни хирургов. Трехлетнюю девочку сбила на улице машина. Скорая помощь привезла ее к нам в Филатовскую больницу. Девочка была в состоянии глубокого шока, хотя на ее маленьком тельце не было видно никаких повреждений. Лицо ее было абсолютно обескровленное, белые веки с нежными голубыми прожилками чуть заметно трепетали. Очевидно, у нее было какое-то сильное внутреннее кровотечение.

Мы кинулись к девочке, наклонились над ней, пытались прощупать ее пульс – на руках, на шее. Уже пульс не ощущался, наступал тот самый жуткий момент… Сестры бежали к нам с растворами и иголками. Неожиданно девочка открыла глазки, ясные и чистые, какие бывают на картинах у ангелов, да и то – только у ангелов Рафаэля. Взгляд ее был направлен не на нас и не блуждал вокруг, ища маму. Ее взгляд уходил куда-то в такую даль, которую мы, живые, различить не могли. Рот девочки приоткрылся, и мы наклонились еще ближе – прямо к лицу. Нас как магнитом тянуло видеть и слышать – что это? Мы ждали – ждали чего? Да-да, нас притягивала к себе загадка умирания. И мы услышали детский голос, она тихо сказала: