Мы с отцом проводили вечера, разговаривая на эти темы. Что происходит в московском медицинском мире, кому и зачем это надо? Выходило, что кому-то это было надо.

На шестом курсе нам прибавили изучение марксистско-ленинской философии. Прямо на первой лекции доцент Подгалло довольно сурово сказал, отчеканивая каждое слово:

– Советские врачи должны быть политически грамотны, идеологически подкованы и морально бдительны. К сожалению, среди медицинских работников все еще есть примеры ошибочного поведения. Партия призывает нас быть бдительными. Поэтому по решению высших партийных инстанций первым выпускным экзаменом у вас будет философия. Это позволит проверить вашу подготовленность стать советскими врачами.

Итак, с чего мы начали юнцами в 1947 году, тем и будем кончать взрослыми людьми в 1953-м – осточертевшей коммунистической идеологией. Но теперь к этому прибавились скрытые угрозы с явным намеком на то, что происходило в медицине – аресты и увольнения. Еще не было никакой официальной кампании против врачей-евреев, но слово «бдительность» могло означать только одно – гонения на них и подозрение на всех беспартийных. Слышать это было особенно не по себе студентам-евреям. Я был полуеврей и беспартийный, мне тоже было не по себе.

К шестому курсу мы все повзрослели и среди нас наметилось расслоение в подходе к будущему – кто по какому пути пойдет в жизни. Комсомольские активисты уже вступили в партию и обеспечили себе места в аспирантуре на разных кафедрах. Другие еще не знали, куда их пошлют работать после окончания. Больше половины наших девушек вышли замуж – кто за наших ребят, кто нашел мужа «на стороне». И некоторые мужчины завели семьи. На курсе были семейные пары и уже появились дети – следующее за нами поколение. Все были заняты устройством жизни.

Теперь мы назывались уже не студенты, а субординаторы – шестой курс был тренировкой по специальности. Нас с Вахтангом, Эдика Степанова, Володю Андрианова, Сашу Калмансона, Люсю Давыдову, Вику Морейнис и еще нескольких распределили на кафедру детской хирургии в больнице имени Филатова. Туда же попала моя бывшая любовь Роза. Ее не интересовала хирургия, ее интересовал я. В преддверии окончания института она решила уговорить меня вернуться к ней, заглядывала мне в глаза:

– Ну возьми меня обратно в свои любовницы.

Мой роман с Диной перешел в состояние «предсмертных судорог» – я окончательно решил не связывать себя женитьбой с ней, и мы виделись все реже. Я чувствовал себя свободным и ни с кем не хотел пока связываться. На уговоры Розы я написал стихи:

Она прочла, грустно улыбнулась, и мы с ней остались в «квадратах дружбы».

Субординатура была наша первая пробная работа, почти на год нам предстояло вписаться в коллектив хирургической клиники. Конечно, у нас были большие ожидания, так свойственные молодости: нам не терпелось научиться хирургии – уметь самим делать операции. Надо было учиться и диагностике, и выхаживанию больных. Но операция – это центральный момент хирургии, и для нас, будущих хирургов, это было самым главным.

В то тревожное время расклад идеологических сил в каждом врачебном коллективе имел даже большее значение, чем деловые условия. Успех обучения зависел от того, как к тебе станут относиться. Я понимал, что надо вести себя осторожно, и присматривался к людям.