– Не видел.

Эд вздохнул:

– Ладно… Перебирайся ко мне как можно скорее. И предупреди Джима.

– Уже предупредил.

Отпустив красную кнопку передачи, Эд вгляделся в кусты, ведущие к реке. Никаких признаков мальчишки и его жертвы. Задыхаясь, Эд бегом вернулся к сторожке и, отыскав дверь, пинком распахнул ее. Дверь хрустнула, налетев на что-то, а полицейский, заскочив внутрь, припал на колено перед бойницей.

Он был настолько переполнен страхом и возбуждением, настолько поглощен тем, что предстояло ему сделать, когда мальчишка сюда вернется, что поначалу не обратил внимания на две-три желто-черные точки, закружившие у него перед лицом. И на щекотание на затылке и спине.

Но тотчас же щекотание переросло во взрывы пронзительной боли, возникшей в плечах и мгновенно разлившейся по рукам и телу.

– О боже, – ахнул Эд, вскакивая на ноги и потрясенно взирая на десятки шершней, злобных желто-полосатых насекомых, облепивших его тело.

Охваченный паникой, он смахнул их с себя, но это движение лишь еще больше разъярило шершней. Они принялись жалить его в руку, в ладонь, в пальцы. Эд закричал. Боль была невыносимой, страшнее всего, что ему доводилось испытывать, – хуже, чем когда он сломал ногу, хуже, чем когда он схватил чугунную решетку с плиты, не зная, что Джин оставила конфорку зажженной.

Воздух внутри сторожки стал непрозрачным – туча шершней вылетела из большого серого гнезда, которое Эд опрометчиво раздавил, резко распахнув дверь. Сотни разъяренных насекомых обрушились на полицейского. Они забирались в волосы, усаживались на руки, залезали в уши, заползали под рубашку и в штанины, словно понимая, что жалить ткань бесполезно и необходимо искать неприкрытую кожу. Эд бросился к двери, срывая с себя рубашку и с ужасом замечая мириады блестящих полумесяцев, облепивших его широкую грудь и внушительный живот. Отказавшись от бесплодных попыток стряхнуть насекомых с себя, Эд, как безумный, сломя голову побежал в лес.

– Джесс, Джесс, Джесс! – что есть силы крикнул он, но вдруг осознал, что на самом деле едва слышно шепчет. Горящее от укусов горло не пропускало звуки.

«Беги! – приказал он себе. – Беги к реке!»

И Эд не стал медлить ни секунды. Он бежал так быстро, как не бегал никогда в жизни, несся напролом через густые заросли, топая массивными ногами. «Беги… Беги что есть силы! – твердил он себе. – Только не останавливайся… Убеги от этих маленьких убийц. Подумай о своей жене, о близнецах. Беги, беги, беги…»

Количество шершней уменьшилось, хотя тридцать-сорок точек все еще чернело на его коже. Насекомые выгибали брюшко, готовясь снова ужалить.

«Через несколько минут я буду на берегу реки. Брошусь в воду. Они утонут. Все будет хорошо… Беги! Беги от боли… от боли… Как такие маленькие твари могут причинять такую сильную боль? Господи, до чего же мне больно…»

Эд бежал, как профессиональный спортсмен, как затравленный олень, круша кусты, которые едва различал сквозь затянувшие глаза слезы.

Сейчас он…

Но подождите, подождите! В чем дело? Оглядевшись вокруг, Эд Шеффер вдруг понял, что он никуда не бежит. Он даже не стоит. Он лежал на земле всего в тридцати футах от сторожки, беспомощно дергая ногами.

Эд схватил рацию, и, хотя его большой палец распух от ядовитых укусов, ему удалось нажать на кнопку передачи. Но тут судороги, начавшиеся с ног, дошли до торса, шеи, рук, и он выронил рацию. Какое-то мгновение Эд еще слышал доносившийся из наушников голос Джесса Корна, затем осталось только зловещее жужжание, постепенно превратившееся в едва слышный писк и наконец совсем затихшее.

Только Господь Бог может исцелить его. Но в Его намерения это не входит.