Для меня живопись всегда являлась чем-то недоступным, а люди, умеющие рисовать, восхищали, кажется, еще при жизни. Они были в моих глазах полубогами, способными создать красоту из пустоты чистого листа.

Только через час после того, как мы пришли к ней домой, она стала рисовать. Рисовала акварелью на только что купленной бумаге, а мне нравилось сидеть рядом и смотреть, боясь шевельнуться, как будто я могла спугнуть ее вдохновение. И так мы просидели до самого утра, почти не прерываясь, чтобы в итоге на листе появился бледный портрет молодой девушки, в которой я начала различать черты самой Али со временем. Она изобразила волосы рыжими, такими, как были у нее сейчас, но потом, когда краска чуть подсохла, добавила красного. Какое-то время проблема была в том, чем рисовать кожу, но и тут девушка вышла из положения, когда случайно окунула кисточку вместо воды в черный чай.

Так на меня с листа посмотрела очень нежная, полупрозрачная Аля с красными волосами и зелеными глазами, в которых мелькнуло что-то от змеи.

Когда моя творческая заснула, я стала изучать те ее рисунки, что нашлись в ящиках стола. Было около четырех часов утра, и из-за того, что шторы Аля не закрывала, комнату уже заполнял теплый утренний свет. Я обнаружила немалое количество ее автопортретов, нарисованных разными способами и в различных манерах, и каждый раз в них что-то менялось, то цвет волос, то их длина, то она была кудрявой, то пострижена, как мальчик. Я поняла: это поиск. Она никак не может найти себя. Как в жизни, так и в творчестве.

Тем и была ее жизнь – вечным поиском себя. Отсюда разные средства и способы. Изменения внешние, изменения характера, поведения, отношения. У нее я также нашла стихи и короткие рассказы, вернее даже не рассказы, а только наброски. В чем только Аля себя не пробовала, но ни одно дело не могло увлечь ее так сильно, что стало бы Ее Делом. Сейчас она горела рисованием. Кто знает, как давно и как долго это еще продлится, но я очень надеялась, что мой человек по крайней мере на правильном пути.

Около шести, когда стало совсем уже светло и яркий свет должен был вот-вот разбудить моего человека, я все-таки рискнула и коснулась ее руки, чтобы тут же погрузиться в ее сон. Но я не разобрала и не запомнила ничего конкретного, никаких четких образов, только очень яркие цвета. Это вполне соответствовало во многом ее творчеству, где картинка в итоге собиралась из множества ярких кусочков и цветов. Ни у кого из моих я не видела таких ярких цветов во сне, мне казалось, с непривычки я вот-вот ослепну или просто перестану любить нашу тусклую жизнь, когда открою глаза.

Маргарита укрылась на кухне своей маленькой квартирки. Из-за нее только что было столько шума… Девушка сейчас не казалась довольной ни поездкой, из которой они с мужем только что вернулись, ни возвращением домой. Она ежилась, пробегая взглядом по стенам, искала хоть что-то в их знакомом сероватом цвете, за что можно было зацепиться и удержаться. Могла ли Маргарита подумать, что перемены, коснувшиеся ее, окажутся столь разрушительными, что снесут привычную старую жизнь подчистую, и камня от нее не оставят?

Стоило моим людям вернутся из Норвегии, как Кирилл заговорил о продаже ее квартиры, которая больше им была не нужна. Маргариту испугало его предложение и та решимость, с которой он говорил. Она наотрез отказалась. Он уже заставил ее бросить работу, которая раньше занимала всю ее жизнь, пусть и не была ни хорошей, ни интересной, но Маргарите нравилась. Ей нравилось общаться с людьми, наблюдать за ними и, в конце концов, быть полезной. Теперь мой человек не знал, чем будет себя занимать. Ей оставалось вести дом и заботиться о муже, и Кирилл требовал безраздельного внимания к себе, хотя сам почти все время был занят. Он требовал и ее компании, когда нуждался в слушателе или вдохновении, но отрывать его от работы и отвлекать ни в коем случае было нельзя, Кирилл мог вспылить и начать кричать, даже если ему вдруг помешала зашумевшая на кухне вода. Ему хотелось такого порядка в доме, какого прежде у него я никогда не видела.