– Любовь – это только фантазия, – произнёс я. – Если так, то у меня уже была любовь.

– Это же не по-настоящему!

– Мне кажется, что выдуманная любовь куда реальнее той псевдоромантики, что есть у большинства людей. Она чистая, не засорённая телами, спермой и бытом.

– Ты меня любишь? – вдруг почему-то спросила моя фигуристка.

– Наверное, – допустил я. – Но ты – не Полина. Ты, скорее, просто одно из воплощений её безупречной красоты.

– А я тебя почему-то не люблю, – расстроено промолвила она.

– Так и должно быть, – улыбнулся я. – Это придаёт образу полноты. Каждый ангел должен быть недостижимым. Это так прекрасно…

– Ты побледнел, – заметила фигуристка. – У тебя зубы дрожат. Вот, возьми меня за руку, – она протянула свою тёплую, тонкую руку ко мне.

Я схватился за неё… Ничего себе… Словно фигуристка и правда была здесь. Только её рука была холодной. Как у Полины.

– Я не могу при тебе встать, – сказал я. – Ты забыла, что я без трусов?

– Ах да, – покраснела она мило так, словно маленькое яблочко, – я выйду и вернусь завтра, хорошо?

– Да, – согласился я. – Так и сделай.

– Тебе нужно побыть одному, – сказала она. – Прощай.

– Пока.

Я вылез из ванны. Вытерся. Посмотрел в зеркало. Нет, кажется, я вовсе не побледнел. Вся та же розовая, свиная, прыщавая рожа.

Я тронул руками уходящую воду в ванную. Тёплая. Наверное, я совсем схожу с ума. Ладно. Ничего страшного.

Я почистил зубы, выдавил парочку самых сочных гнойников, смыл гной с кровью с лица, затем смазал всё мазью. Морду защипало. Хорошо.

Я вышел из ванной, надел трусы и, улёгшись на кровать, погрузился в бессонницу, плывущую, словно одинокий корабль, среди чёрной, ночной пустоты.

Пустота прыгала на батуте моего сердца. Она пела весёлые песенки, лаяла, кричала. Но я старался не обращать на неё внимания, игнорировать её, делать вид, что пустота – где-то далеко, а не внутри меня. Я старался смотреть в лицо реальности. За окном дул сильный ветер, который стучался в окна, пел песни, убаюкивающие мёртвых малышей. Кажется, этот ветер никогда не прекращался. Шагал по улицам, махал невидимой картонкой на серый, обшарпанный город, словно на горящий мангал. Дворники пытались убрать снег, но они не справлялись с этой гигантской, великанистой белой волной, которая заваливала двери подъездов и частных домов.

Небо цвета воды из лужи выливалось на землю медленно, по частям. По двору колесили железные клетки с преступниками, управляемые людьми в чёрной одежде и в шапках с кокардами. Каменные стены засасывали в себя чувство свободы, словно чёрные дыры. Я сидел на стуле и пытался написать эссе по русскому языку. Ничего не получалось. Вернее, получалась какая-то хрень. Я писал лист за листом, потом читал и выбрасывал. И так уже три часа. Ни одного нормального слова. Ни одной нормальной фразы не ложилось на белый, пустой лист бумаги… Да, я ничем не мог разбавить ни пустоты бумаги, ни пустоты жизни. Что я за человек? Встал. Пошёл на кухню. Там воняло чем-то кислым, противным. Мусорка была до краёв заполнена. Она напоминала огромную гусеницу, которая, удобно усевшись в ведре и широко раскрыв пасть, ждала своей самой главной добычи. Меня.

Игнорируя запах, я достал из холодильника йогурт. Хотелось перекусить чего-нибудь лёгкого, вкусного, сладкого, и йогурт был в самый раз. Я открыл упаковку, но йогурт оказался просроченным. Затем я открыл вторую пачку. То же самое. Проклятье.

Я кинул гусенице добычу и ушёл в свою комнату – разлагаться, чтобы в конце концов оказаться в мусорке. По частям или целиком – не так важно.

Я не знал, чем себя занять. Вернее, дел было полно, но заниматься ни одним из них я не мог. Попробовал включить порнуху и расслабиться, но от вида голой девушки и полового члена меня чуть не стошнило. Наверное, я пересмотрел слишком много порнухи. Когда мне по-настоящему хотелось её смотреть? Давно. Зачем тогда я из раза в раз включаю эту гадость? Просто так. Чтобы на секунду, в тот самый момент, когда всё заканчивается, почувствовать себя живым.