– Мне это тоже не нравится, – сказала Девять Гибискус. – Но с каких пор это имеет значение? Мы продолжаем делать свое дело, Пчелиный Рой. И побеждаем.

– Стараемся, – и снова это ироническое удивление. – Но колесо продолжает крутиться…

– Вот поэтому мы и «грузик» для этого колеса, – ответила Девять Гибискус корабельной прибауткой, популярной среди ее солдат, и улыбнулась.

«Игра продолжается, – подумала она. – Шестнадцать Мунрайз, чего бы ты ни хотела от меня – приходи, сыграем».

Затем по связи раздался бестелесный голос Два Пены:

– Яотлек, поступило видеоизображение «Острия ножа». Трехчасовая давность. Они возвращаются – быстро. Уносят ноги.

– Черт бы побрал эти звезды, – со злостью выплюнула Девять Гибискус, инстинктивно выругавшись, но так, что никто, кроме нее и Двадцать Цикады, не слышал этих слов.

Она подала сигнал своей облачной привязке перевести ее на частоту громкой связи и сказала:

– Я возвращаюсь на мостик. Не стрелять, пока не станет ясно, что ничего другого не остается.

Станция Лсел представляла собой некое подобие Города – если представлять его в виде оживших машин, организмов, сделанных из взаимосвязанных частей, и людей, обитающих в такой тесноте, в какой только и могут обитать эти формы жизни. На Лселе было тридцать тысяч станциосельников, все они находились в движении, вращались во тьме гравитационного колодца, в безопасности тонкой металлической оболочки, которая представляла собой кожу станции. Как и любой другой город, станция Лсел была подходящим местом для прогулки – если знать, куда пойти, а куда не стоит. Прогулки достаточно долгой, чтобы измотать себя размышлениями.

<Очаровательная теория, – сказал Искандр. – Я говорю о той, которую ты опровергаешь сейчас, вот в этот самый момент>.

Махит Дзмаре ввиду некоторых бюрократических процедур все еще оставалась послом Лсела в Тейкскалаане – хотя покинула свой пост три месяца назад, один из которых находилась на Лселе в якобы немилости. Ей удалось довести до совершенства искусство осмысления ощущений, испытываемых при закатывании глаз.

«Я еще недостаточно далеко продвинулась, – сказала она имаго – обоим сразу, старому Искандру и фрагментарным останкам молодого. – Дай мне время».

<У тебя двадцать минут до встречи с советником Амнардбатотм>, – сказал Искандр. Сегодня он по большей части был молодым, веселым и лукавым, жадным до впечатлений, переполненным бравадой и новообретенной легкостью в тейкскалаанских манерах и политике. Версия Искандра, практически потерянная ею вследствие повреждения имаго-машины, которая изначально и подарила ей его сознание, размещалась в основании ее черепа, наполненная живыми воспоминаниями и опытом, которые были ей необходимы, чтобы быть хорошим послом Лсела на сверкающем Городе-планете Тейкскалаана. Это повреждение осуществил – возможно, уверена она не была, – советник, с которым она должна была пообедать через двадцать минут.

В другой жизни они с Искандром все еще оставались бы в Городе и в конечном счете интегрировались бы в единую непрерывную сущность.

<Так никогда не могло случиться, – сказал Искандр, и это говорил другой он, на двадцать лет старше первого, Искандр, который настолько хорошо помнил собственную смерть, что Махит иногда просыпалась ночью, задыхаясь от психосоматической анафилаксии. – Никакой другой жизни нет, кроме той, которою мы живем>.

Махит вмещала в себя слишком много людей, поскольку она поверх своего поврежденного имаго поместила имаго того же человека, но старше на двадцать лет. У нее было некоторое время подумать об этом. Она