застыл с бутылкой вина в руке, глядя ей вслед.

– Прости меня, – сказала женщина, вернувшись, одетая

в свою белую куртку, – у меня ужасно разболелась голова, на-

верное, от дыма.

– Я сейчас погашу огонь! – кинулся хозяин к камину.

– Гасить уже нечего, я уношу его с собой! – донеслось

из прихожей; стукнула дверь и все стихло. Только саксофон, как

ни в чем не бывало, самозабвенно выдувал из динамиков весе-

лые звуки мелодии «RunBabyRun»…

господь выбежал за ворота Рая и огляделся. Вечернее солн-

це готовилось опуститься за дальние горы и стояло низко;

слепило глаза. Он прислонил ладонь ко лбу и увидел на пыльной

дороге от Рая две маленькие фигурки; они удалялись.

– Позвать назад? Вернуть? А может сами вернутся? Вот бы оду-

мались и вернулись. Снова нам было бы весело вместе. Нет, пусть

уходят. Будут знать, что нельзя нарушать мои запреты. Пусть

идут, проживу без них; в другой раз будут знать… Еще видать

их, словно темные точки вдали. Можно крикнуть, они услышат,

вернутся. А почему я, собственно, запретил им эти яблоки? Не хо-

тел, чтобы они были похожи на меня разумом, чтобы были таки-

ми же умными, как я. А может даже умнее. Вот почему запретил.

Но как иначе понять меня, если оставаться глупым, неразвитым?

Может позвать? Уже почти не видно их. Надвигаются сумер-

ки. Теперь уже не услышат, если даже сильно крикнуть. Если

вернуть, то только бежать за ними. Пусть уходят, если не хотят

возвращаться. Я бы их простил. Но если простить это небольшое

отступление от моих запретов, то впредь нужно прощать боль-

шее. А может быть даже все. Дойти до всепрощения. Тогда нет

смысла запрещать. Или запрещать, чтобы прощать? Не похо-

же ли Всепрощение на Попустительство? Если все прощать мо-

жет сложиться впечатление, что меня нет, что я ничего не вижу

и потому не принимаю меры.

Разве я их прогонял? Только припугнул. Строгость ведь нуж-

на при воспитании детей. Гордые. Обиделись и пошли. Вот уже

скрылись с глаз. А только что были видны крошечными точка-

ми. Пусть скроются с глаз моих. Словно я их не любил. Отец я или

не отец? Ушли. Даже не понимают, что открывают новую страни-

цу истории. Гордость направила их на неизведанный путь. Вот

она, драма… Поистине, гордость порой надевает маску судьбы.

Что их ждет? Борьба с дикими зверями. Чтобы их побеждать

надо стать еще большим зверем. Превращение в зверей ждет их.

Болезни и лишения. Страдания и холод.

Все, скрылись из глаз. Канули во тьму, мои единственные

дети. Они же пропадут! Побежать, вернуть? Еще не далеко ушли.

Подобрать полы и побежать? Можно все сделать иначе, лучше.

Сшить им красивые одежды, дать высшее образование, постро-

ить для них министерство или академию. Пусть рисуют закаты,

слагают стихи, руководят потомками. Будет другая история че-

ловеческого рода.

Откуда у них столько гордости? Голыми ушли. Как змеи сбро-

сили свои кожаные одежды. Бросили все готовое. Будут начи-

нать все с начала. А где начало? Где начало человека? Чем будут

наполнять себя? Дикостью, войнами, кровью, жадностью. Потом

только когда-то придет понимание, терпение, любовь. Да, вид-

но никогда мне больше не услышать ласкового слова «Отец»,

никогда не услышать лепет «Дедушка». Если вернутся, подарю

дочке Еве вечернее платье с павлиньими перьями, а сыну Адаму

трактор. Пусть пашет землю.

Нет. Уже не вернутся. Темно. Не найдут дорогу назад. А мо-

жет оставить Рай, побежать, догнать их, уйти вместе с ними?

Махнуть рукой на гордость. Быть всегда рядом, в горе и радости,

в нужде и праздниках?

Нет, я остаюсь. Людям человеческое. Богам божественное. Мои

круги не их круги, мои мысли не их мысли. Гордые! Повернулись