В бесцельных поисках необходимой детали прошёл год. Нищий Палыч то ли умер, то ли отправился куда-то, не сказав никому куда именно (слухи разнились). Ковешников-старший наконец-таки убрался из дома, но не в ЛТП – сашкин отец, что называется, допился и его, с почётным караулом из воя сирен и плохо выбритого милиционера препроводили в больницу. Ковешников-старший орал что-то про китайских фашистов, про то, что советские авиаторы ещё завоюют небо над Атлантидой и ещё бог весть какие глупости. Сашке было страшно, но и весело одновременно – неизвестно как долго, но бить его не будут.

Сашка ошибся – в тот же вечер его отлупила мать, которая оказалась удивительно сильной, несмотря на то, что казалась довольно хрупкой и достаточно безобидной. Мальчишка долго глотал слёзы и размазывал по подбородку сопли, а дождавшись, пока затихнет скрип панцирной кровати в комнате матери и надтреснутый кашель бабушки, схватил куртку и тихонько выскользнул из квартиры.

Стоял август. Осень в этом году, видимо, решила взяться дружно – на улице уже было сыро и неприятный ветер поигрывал с ещё зелёными листочками, которые почему-то уже попадали на грязный асфальт микрорайона. Сашка зябко поёжился, но домой не вернулся – ну их. В армии тоже дерутся, но хотя бы за дело, за свободу, за страну, а не просто так – от делать нечего. И не пьют там. Наверное.

Угрюмые мысли, крутившиеся в мальчишеской голове, сбивали с толку, застили глаза. Сашка и сам не заметил, как ноги принесли его во двор Семёновых. Когда очнулся и помотал головой – уже начало светать. Солнце, скрытое где-то за типовыми многоэтажками самой счастливой в мире страны, придавало этому важному утру болезненный, неживой, будто бы гнилостный оттенок. Сашкина рука задрожала, когда он насыпал в по́джиг заботливо и скрупулёзно очищенные спичечные головки. Побольше, побольше, должно жахнуть как следует…

Сашка прицелился в первое попавшееся окно и чиркнул обрывком от спичечного коробка по запальному отверстию. Зазмеился дымок, послышалось шипение, а потом резкий толчок в руку и грохот, показавшийся Сашке грохотом седых гор, простоявших три тысячелетия и внезапно решивших провалиться в тартарары.

Следом зазвенело стекло и раздался тонкий девичий крик…

_____

Вокруг «неотложки» бегал бледный и испуганный Владлен Семёнов. Он уговаривал угрюмого врача рассказать ему, что с его дочерью, насколько опасен осколок стекла, вонзившийся в глаз, что будет дальше, он льстил ему, поминутно совал в мясистую руку мятую бумажку, то, вдруг, начинал сыпать угрозами и потрясать каким-то удостоверением.

Врач оставался глух, но в какой-то момент сделал вид, что не видит, как бумажка скрывается в кармане перепачканного кровью халата. В неверных лучах больного солнца он казался не белым, а грязно-бурым.

– Там разберут. И чем смогут помогут. Не кипятитесь, товарищ, – отрезал он и захлопнул дверцу видавшей виды «буханки», едва не прищемив длинные тонкие пальцы инженера. Глухо заревел мотор, машина зачихала клубами едкого дыма и неторопливо покатила со двора. Мигалку и сирену на ней так и не включили, видимо, оберегая тревожный сон рабочих…

_____

Помочь Тае не смогли. Наверное, не сильно хотели. Таисия Семёнова вышла из больницы с повязкой на том месте, где когда-то красовался её огромный, в пол-лица глаз. Тая, как в грубом каламбуре, начала таять на глазах, несмотря на все усилия Семёновых. Но всё же они увенчались некоторым успехом – Таисия Владленовна стала известным в городе врачом, которая несмотря на своё увечье, весьма успешно лечила детей. В том числе и с травмами глаз – тоже больших, красивых, в пол-лица. Театр и кино оказались недоступны ей, но это нисколько не помешало ей выйти замуж за лётчика, который не видел в дефекте ничего дурного. Наверное, слишком был ярок блеск забронзовевшего Владлена Семёнова.