Вот так и рос Сашка – выжигой и охламоном. А уж когда его друг Ванька Капотов показал ему одну штуку, которую коротко и важно обозвал странным словом «жакан», выжигать и охламонничать стало совсем весело.

Ванька пояснил, что эти жаканы делает его дед в огромных количествах. Как именно, Ванька не знал, но знал, где они хранятся. Играть тяжёлой, явно кустарной пулей было очень занятно. Очень скоро Санька и Ванька придумали привязывать жаканы верёвочкой и вращать ими над головами, как какие-нибудь папуасы из познавательной телепередачи, швырять их в разные стороны, расплющивать кирпичами – да мало ли ещё что?

Баловство с жаканами продолжалось довольно долго, пока, наконец, Ваньку не изловил, что называется с поличным, Капотов-дед. Капотов-внук простоял на горохе целых четыре часа, изревел в искреннем покаянии всю свою ребячью душу и клятвенно зарёкся не приближаться больше к дедовым подсумкам с жаканами (Капотов-дед вскоре бестолково погиб – по пьяному делу угодил под трамвай. Невостребованные жаканы пылились на затхлом балконе ещё лет 15, пока, наконец, не были безжалостно выброшены на помойку женой повзрослевшего Капотова).

На Сашку Ванька не обиделся, но вести себя стал отчуждённо (видимо, сказывалось столь длительное стояние на горохе) и постепенно Сашка сам понял, что дружбы больше не склеится. Поэтому просто перестал звать товарища гулять, вместо этого до одури, исступлённо маршировал на пустыре под оглушительное рыгание старого Палыча.

Но теперь его мозг занимала совершенно иная идея, та самая, которую удалось подслушать в разговоре старших пацанов. Она объединила в себе и жаканы, и крепкие колотушки пьяного отца, и маршировку, и мечту об армейской жизни. Огнестрельное оружие, практически настоящее.

Сашку удивило то, что нужная ему деталь – металлическая трубка – нашлась почти сразу. Её приволок пацану всё тот же Палыч, которому он поведал о своих планах. А вот нужное для трубки ложе никак не находилось, хотя в городе росли, наверное, десятки тысяч деревьев. Сашка лазал по ним, как обезьяна за бананами, отмерял огрызком линейки, прищурив глаз проверял неровности ветвей, но нужная деталь так и не находилась.

Мальчишка так отчаялся, что начал снова захаживать во двор Таи Семёновой, которую любил и ненавидел всей душой. Любил, потому что от Таи всегда пахло леденцами и чем-то цветочным, а ненавидел, потому что был оборванцем и жиганом, сыном алкоголика, а она – дочерью инженера и учительницы словесности. Сашка был ей не ровня, такие нужны только «на подхвате». А Тая была нужна, казалось, всему свету – врачам, архитекторам, музыкантам, артистам театра. Маленькая, худенькая, с глазами на пол-лица – она вызывала в Сашке непонятную дрожь, заставляла его, его – горлопана Сашку! – прятаться за углом и оттуда с гремучей смесью нежности и отвращения просто наблюдать.

Владлен Семёнов – ведущий инженер – ездил с водителем на чёрной как смоль «Волге», всегда носил с собой дипломат, а осенью каким-то особенно шикарным жестом поправлял шляпу и длинный плащ. Сашку не замечал – что ему этот пащенок, который, говорят, на помойках кормится, учится через пень колоду, да ещё и метит в генералы. Дурость какая. Какая ему армия, по нему же тюрьма плачет!

Семёнов степенно заходил домой, небрежно сбрасывал с плеч плащ, который заботливо подхватывали жена и дочь, обстоятельно мыл руки, садился за стол и начинал рассказывать. Один из таких рассказов Сашка совершенно случайно подслушал, когда болтался летом под открытым окном Семёновых.

Инженер вещал о каких-то деталях. В его рассказе мелькали непонятные и незнакомые для сашкиного уха слова: «актировка», «президиум», «оборонка». Сашка понял только последнее слово – оно наверняка связано с армией. Это осознание заставило его ещё сильнее воспылать к Тае мальчишеской страстью (она ведь дочь человека, который имеет отношение к настоящей армии!) и ещё сильнее возненавидеть её (как дочь армейского человека, она наверняка будет задаваться с каждым днём всё больше).