Отчаявшись на сегодняшний день в Анне, Лев, по обычаю, возился с Евпраксией. Еще на прогулке он ей наболтал между кучею всяких других пустяков, будто в доме у них появилась какая-то необычайная икра, привезенная специально папаше, и он никому ее не дает, и подбивал Евпраксию за ужином сказать: «Ах, как мне хочется черной икры!»

– А вы сами скажите! А вот и не скажете!

– Хотите пари? Если я выиграю, я вас поцелую при всех!

– Еще чего захотели… Мизинчик – пожалуй!

И когда началась игра с киданием платка, Лев заявил, что он все-таки скажет запретное слово, хотя бы в игре. Ольга Сергеевна это услышала. Она оставалась с родителями: ей не было пары, да и гулять она была не большая охотница. Дома как раз был разговор, и решили икры не подавать. В качестве блюстительницы домашнего мира она вмешалась и тут:

– Пожалуйста, Лев, ты не выдумывай. Папа рассердится.

Но на Льва иногда что-то накатывало. Он уже выдумал трюк и заранее радовался. Сделав преувеличенно серьезный вид, он раздельно и громко провозгласил:

– Чер-ная и-кра…

И, оборвав, точно должно быть еще продолжение, кинул платок на колени Евпраксии.

Все громко захохотали, так это было неожиданно, а Сергей Львович, также принимавший участие в этой игре, почувствовав неприятный намек, недовольно сжал губы и сморщил свой узенький нос.

– Это что же такое? – спросил он. – Целая фраза. Как же кончать?

Ольга Сергеевна, всегда очень тихая, громко, сердито сказала:

– Ты просто, Лев, глуп, и я запретила тебе над этим шутить.

Пушкин почувствовал легкий скандальчик и невинно спросил:

– Над чем же над этим?

– Да над икрой! – досадливо и не подумав пояснила сестра.

– Окончательно не понимаю, – уже вовсе сердито сказал Сергей Львович и встал.

Евпраксия, сидя с платком, томилась от смеха и махала руками:

– Не по закону! Неправда! Как тут кончать?

Тогда Левушка встал и спокойно все разъяснил:

– А очень просто, Зизи. Чер-ная и кра-сная смородина! А вы не сумели докончить, и вы проиграли!

Эффект был большой, и сам Сергей Львович не мог не рассмеяться обычным своим тоненьким смехом.

– Глупо, но остроумно, – издали вымолвил он.

Ужинать гости не захотели и скоро уехали. Ольга ушла к себе, немного подварчивая. Братья остались одни на крыльце. Из комнат до них долетали отдельные фразы.

– Я не знаю, что делать, – говорил Сергей Львович, все более и более раздражаясь. – Это не Лев. Лев – просто ребенок. Я тебе говорю, что это все Александровы штучки. Это его наущенье, дурное влияние. Глупые шутки! При посторонних!

– Ну, Левушка просто сострил, он и сам это может, – вступилась Надежда Осиповна.

– Да, острота не плоха, – подтвердил Сергей Львович, – но в ней был и яд. А Лев не способен на яд. Ты понимаешь ли это: дело не в остроте, а в пропаганде!

– Какой?

– Глумленье над старшими. Непочтенье к родителям. Вот, вот к чему ведет афеизм!

Лев было, слушая, крякнул, но Александр был серьезен.

– Ты слышишь? – спросил он настороженно.

– А… болтовня! Стоит ли обращать внимание!

Но Сергей Львович не унимался:

– В собственном доме… собственные дети… Этот медленный яд афеизма! Ты знаешь, что Ольга перестала креститься перед едой? Ты не заметила этого?

– И я иногда забываю, – спокойно ответила Надежда Осиповна.

– Ты – это дело другое… Так вот. Дело совсем не в политике! Я никогда с ним не говорил о политике; вы знаете, что я не придаю значения политике поэтов, и мой упрек состоит в том, что он недостаточно уважает религию.

Лев почувствовал, что брат его вздрогнул.

– Что с тобой, Александр?

– Это цитата! Я получил письмо от Раевского. И там – слово в слово! Пусти меня… Нет, я должен сейчас же сказать… Он читал мои письма!