Зато из-за этого всего в соседней комнате проснулся и захныкал маленький ребенок и этот скулеж, сопровождаемый заунывными причитаниями то ли матери, то ли няньки, продолжался едва ли не до самого утра. Тем не менее, Михаил снова лег и попытался заснуть, мучимый то увлекательными сновидениями, то предстоящей страшной явью.

Романовы добрались до Петербурга только к вечеру 13-го числа. Ямщик доставил отца с сыном прямо к дому 72 на набережной Мойки у синего моста, рядом с Мариинским дворцом и очень близко к Сенатской площади (всего одна-две минуты пешком быстрым шагом), где весь последний год жил Кондратий Рылеев с женой и дочерью. Он занимал почти весь первый этаж здания.

Дом принадлежал Российско-Американской компании, где поэт работал правителем канцелярии. Романов вспомнил, что читал об этом доме. Двухэтажное здание в тринадцать окон по фасаду с мезонином построено в конце XVIII века и первым его владельцем был екатерининский вельможа Кашталинский. Однако в 1798 году дом приобрел президент коммерц-коллегии, а затем канцлер Воронцов, после смерти которого в 1805 году дом и купила Российско-Американская компания, созданная в конце XVIII века «для промыслов на американских островах морских и земных зверей и торговли ими».

В 1824–1825 годах дом превратился в штаб-квартиру Северного общества, здесь же останавливались и приезжавшие для объединительных встреч члены Южного общества, в частности, его руководитель полковник Павел Пестель.

Впрочем, Пестель Рылееву не понравился: неплохой психолог, Рылеев сразу заметил в полковнике хитрого честолюбца. К тому же, поэт считал неприличным дело свободы Отечества и водворения порядка начинать беспорядками и кровопролитием, на чем как раз и настаивал Пестель.

Романов встретил Рылеева в парадном, сразу же представился и вручил ему письмо от Пушкина. Кондратий Федорович тут же сломал сургуч, вскрыл конверт и пробежал глазами по строчкам письма, узнав своеобразный почерк Пушкина. Пока Рылеев читал, Романов его рассматривал.

Он был среднего роста, хорошо сложенный, с умным, серьезным лицом. С первого взгляда вселял в человека как бы предчувствие того обаяния помноженного на редкую силу его характера, которому непроизвольно, но неизбежно должны были подчиниться при более близком знакомстве. В минуты сильного волнения или поэтического возбуждения удивительные глаза его горели и точно искрились. Становилось даже жутко: столько было в них сосредоточенной силы и огня. В полутьме парадного не слишком была заметна бледность лица практически всего пару дней назад вставшего на ноги заговорщика, а вот его тяжелое дыхание было весьма ощутимо.

Утром 13 декабря случилась большая неприятность – стало известно о письме и встрече члена штаба заговорщиков поручика Ростовцева с Николаем Павловичем. Более того, сам Ростовцев «благородно» вручил черновое письмо Рылееву. Рылеев тут же оповестил своих соратников об этом и, стало быть, о том, что великий князь предупрежден о возможном мятеже. Рылеев показал письмо оказавшемуся в тот момент рядом Владимиру Штейнгелю. У того от удивления округлились глаза: как так можно! Ведь ему доверяли абсолютно все члены Северного общества.

– Что вы теперь думаете, неужели действовать? – взволнованно спросил Штейнгель.

– Действовать непременно! – ответил Рылеев. – Ростовцев всего, как видишь, не открыл, а мы сильны, и отлагать не должно. Акция Ростовцева только нам пойдет на пользу.

Бодрость и решимость Рылеева несколько поколебала неуверенность Штейнгеля в успехе переворота.

Все утро у Рылеева ушло на «ростовцевский сюжет». Он был у Трубецкого. Потом поехал к Николаю Бестужеву, старшему из братьев. У него как раз матушка из деревни приехала, а, поскольку они были дружны, то Рылеев и решил заехать, чтобы поздравить Прасковью Михайловну с приездом из деревни, а заодно и переговорить с Николаем, сообщив ему о Ростовцеве.