. Словом, на объемах исследовательской литературы по истории советской литературной критики и советского же литературоведения закономерно сказалась асинхронность их становления полноценными областями филологической науки. Если построение историзированного нарратива, описывающее «единство и борьбу» эстетических взглядов, имело давнюю традицию и входило в базовую компетенцию исследователя, то контекстуализация различных гуманитарных концепций, долгое время расценивавшихся в сугубо утилитарном ключе, – задача, которую нельзя было решить теми же средствами. Все это повлияло на нынешнее положение в деле изучения истории литературной критики и литературоведения советского времени.

Внезапно возникшая потребность в обретении истории литературной критики и литературоведения стала главным стимулом начавшегося в конце 1970‑х – 1980‑е годы публикаторского бума. (До этого времени идеологизированное изучение паралитературной публицистики ограничивалось созданием малочисленных и низкопробных исследований и сопровождалось неупорядоченной, но тщательной публикацией источников – текстов и прочих документов, связанных с именами Белинского, Герцена, Горького, Добролюбова, Писарева, Плеханова, Чернышевского и т. д.) Несмотря на укрепившееся в гуманитарной среде и в известной степени поддержанное хрущевским докладом 1956 года обманчивое ощущение свободы слова в исследовании литературного процесса сталинской эпохи, многие литературоведы и историки, вопреки открывшимся перед ними возможностям, обратились к хронологически более раннему периоду советской культуры – к 1920‑м годам. Этот парадокс во многом объяснялся стремлением исследователей сохранить память о старательно уничтожавшейся в сталинском СССР культуре «нэповской оттепели», характеризовавшейся относительной свободой творческих дискуссий и полемик по вопросам эстетики. Именно тогда вышли основополагающие работы по истории литературы и литературной критики досталинского периода. (Отметим, что литературная критика уже тогда стала пониматься предельно расширенно: в нее включались не только собственно критические тексты, посвященные конкретным литературным произведениям или окололитературным поводам, но и тексты теоретические, зачастую содержавшие отвлеченные эстетико-концептуальные построения.) Это направление, расцвет которого пришелся на перестроечную эпоху, ставило своими задачами прежде всего расширение поля фактического материала (с чем связана активная публикаторская работа, благодаря которой в научный оборот был введен внушительный массив материалов о художественной жизни 1920–1930‑х годов) и проблематизацию отдельных тематических участков историко-литературного процесса. На фоне появлявшихся в те годы на страницах «толстых» журналов художественных текстов Ахматовой, Булгакова, Бунина, Замятина, Мандельштама, Набокова, Пастернака, Пильняка, Платонова, Цветаевой, Шаламова и др. корпус вышедших сборников и исследований, посвященных эстетическим теориям и художественным практикам 1920–1930‑х, хотя и казался куда менее существенным, но в перспективе сыграл ключевую роль в рождении окончательно отошедшего от жесткой идеологической регламентации подлинно научного дискурса, предметом которого стала советская интеллектуальная культура.

Примерно тогда же началась не закончившаяся по сей день переориентация исследовательского сообщества. Прежде всего она выразилась в появлении корпуса исследований, учтенных нами при составлении списка литературы к настоящей книге. В минувшие три десятилетия менялись университетские курсы истории литературной критики и литературоведения XX века, составлялись хрестоматии, писались и переписывались учебники; выходили индивидуальные и коллективные монографии, научные статьи, историко-биографические книги и сборники исследований, документов и воспоминаний; публиковались письма, записные книжки и дневники; переиздавались с предисловиями и комментариями труды забытых или некогда поруганных филологов, к настоящему моменту приобретших статус классиков (среди них – М. К. Азадовский, М. П. Алексеев, М. М. Бахтин, Н. Я. Берковский, А. Н. Веселовский, В. В. Виноградов, Г. О. Винокур, Л. Я. Гинзбург, В. М. Жирмунский, Е. Д. Поливанов, А. А. Потебня, В. Я. Пропп, Л. В. Пумпянский, Д. П. Святополк-Мирский, А. П. Скафтымов, Б. В. Томашевский, Н. С. Трубецкой, О. М. Фрейденберг, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум, Р. О. Якобсон, Б. И. Ярхо; наряду с ними активно печатались и те, кого тогда принято было именовать «советскими литературоведами»). В списке литературы нами учтены и те немногочисленные работы, которые посвящены взаимодействию литературной науки и идеологии. Важнейшим направлением в процессе создания истории советской гуманитарной науки первой половины прошлого века является изучение и публикация материалов и воспоминаний, связанных с работой важнейших институций – Государственной академии художественных наук (ГАХН), Государственного института истории искусств (ГИИИ), Института красной профессуры, Института сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ), Института мировой литературы им. А. М. Горького (ИМЛИ), Института литературы (Пушкинского Дома) АН СССР, Института языка и мышления АН СССР им. Н. Я. Марра, Коммунистической академии, Института философии, литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского (ИФЛИ), Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗ) и тяготевших к нему объединений, а также многих других.