Каждый пишущий, участвуя в бессчетных опросах и заполняя специальные анкеты, должен был как бы заново не только очертить круг эстетически продуктивных авторов94, произведения которых он оценивал как образцовые, но и определить качественные параметры классики.
Новый виток критических поисков и квазитеоретических разысканий в области классики и классического был связан с появлением редакционной статьи «Классики – попутчики – пролетписатели» в журнале «На литературном посту» (1927. № 5–6). За несколько лет, прошедших с момента начала полемики с Воронским, тлеющий конфликт не получил разрешения; налитпостовцы утверждали: «Тактика противников пролетарской литературы меняется. Одно остается относительно постоянным: обвинение в отрицании классиков»95. Уже тогда позиция пролеткритиков начала расходиться с партийным взглядом на проблему классики:
Правда, – отмечалось в статье, – наше отношение к классикам никак не носит характера пассивного преклонения. Правда, мы не склонны их фетишизировать. И уж никак мы не согласны молчать, когда думают под флагом умиления перед классиками провести попытку отказа от критического отношения к ним! Классиками мы занимаемся потому, что они нужны нам сегодня для революционной, активной, критической работы96.
Со стороны партийных идеологов, тогда уже взявших курс на свертывание нэпа, тоже не исходил запрос на «фетишизацию» классиков и созданных ими произведений, что, впрочем, не отрицало санкционированное властью требование «пересборки» эстетического канона. В этом и состояла сущность назревавшего разногласия: налитпостовцы и примыкающие к ним пролеткритики мыслили классику как переходный, ученический этап овладения мастерством (ср.: «Классики – прошлый день! Да, классики – это великое позавчера»; «Путь пролетарской литературы – путь монументального, героического, „романтического“ реализма, – потому ваше внимание классикам»; «Мы создаем свое – новое. Но мы растем из старого. Поэтому пролетарский писатель подходит к классикам, как ученик, который должен пойти дальше своего учителя» и т. д.) на пути к расцвету профессиональной пролетарской литературы97, тогда как партийное руководство видело в классике («великой русской литературе») объект апроприации и один из главных источников имперского национализма. С этой точки зрения ясно, почему предложенная пролеткритиками характеристика классиков (ср.: «<…> они – классовые люди классового общества», которые «поднимались на высоты познания человека и человечества»98) уже в 1927 году ставила под сомнение марксистскую догму о «классовом детерминизме»99 (позднее, в предсъездовские годы, именно с этим сюжетом будет связано содержание дискуссии о мировоззрении и творческом методе).
Однако вопрос о том, какое смысловое и материальное наполнение имеет понятие «классическая литература», до сих пор не был решен. Очевидно, тезис Луначарского о том, что «классической литературой называется литература образцовая»100, не мог расцениваться как убедительный ввиду его неопределенности. С целью уточнить существующие в творческом сообществе представления о классике редакция рапповского журнала «На литературном посту» предложила пролетарским писателям ответить на четыре вопроса из специальной анкеты: 1) что вы подразумеваете под понятием «классическая литература»? 2) знакомы ли вы с классической литературой? 3) влияют ли классики на ваше творчество? кто из классиков влияет? 4) художественный метод какого классика вы считаете наиболее соответствующим отображению нашей современности?101 Отвечали на эти вопросы разновозрастные прозаики и поэты с разным литературным опытом; ответы на первый вопрос были следующими: