(Ср. «И пуще царь пошел кутить», X глава «Евгения Онегина».)

Случайны ли все эти «странные сближения», эти автореминисценции, объединяющие столь различных героев разных поэм?

То есть налицо мифологическая структура поэтики: в мифе все персонажи обладают способностью взаимозаменяемости, их сущность легко переливается, перемещается в другие лица.

То, что с точки зрения немифологического сознания различно, расчленено – в мифе выступает как вариант (изоморф) единого персонажа, события.

Как известно, Пушкину предъявляли обвинения в том, что все герои поэм у него – «уголовные преступники». Да, все – кроме одного: «Езерского». Полемизируя с будущими критиками «Езерского»: «свищите мне, кричите brаvо! Не буду слушать ничего. // Имею право Героем краткого романа избрать соседа своего» – то есть бедного, доброго поэта, – Пушкин, противопоставляя Езерского прежним героям поэм, дает такие комментарии образов:

То есть на «Онегина», который —

то есть на «Хана Гирея», опустошающего «набегами» своих соседей, героя «Бахчисарайского фонтана», «На ренегата-усача» – то есть на «Мазепу», который, по словам Пушкина, «за дерганье усов мстить не станет».

«Ничто так не враждебно истине, как недостаточное ее различение», – напоминает Пушкин, цитируя «Размышления о французской революции» Э. Берка.

Комментируя «Цыган», исследователи уверяют читателей, что в «Алеко» – убийце свободолюбивой Земфиры (?) – Пушкин имел в виду себя: «[…]в образе Алеко выражены чувства и мысли автора. Недаром Пушкин дал ему свое собственное имя (Александр)». И далее так определяют поэтику «Цыган»: «посторонние образы – стихи о беззаботной птичке, рассказ об Овидии…».

Но «посторонние» стихи о птичке и являются как раз развернутой метафорой образа «перелетного» «Цыгана» – Алеко:

Ср.: «… враг труда Над нами властвовал тогда» X глава «Евгения Онегина».

«Пушкин, как и его герой, жил в таборе», ~ приводит другой довод С. М. Бонди.

Но и Александр I, как известно, также «кочевал» – путешествовал по Бессарабии в 1818 г. (см. Шильдер, Ш том, с. 46).

Что же касается «постороннего рассказа об Овидии» – то исследователь поэмы упускает тексты послания Пушкина «К Овидию» и послания «К Гнедичу», – где ясно проводятся параллели судеб изгнанного Августом (то есть Александром I) Овидия – и поэта Пушкина:

«В стране, где Юлией венчанный / И хитрым Августом изгнанный // Овидий дни свои влачил» – так же, как и Пушкин в Молдавии.

«Цыганы», – комментирует далее С. Бонди, – является поэтическим выражением мировоззренческого кризиса Пушкина. Заменить эти отвлеченные, туманные идеалы какими-либо реальными, связанными с общественной жизнью, Пушкин еще не умеет.

Думается, что С. М. Бонди и его последователи так же не поняли образного строя «Цыган», как ошибочно прочли образ Алеко друзья Пушкина – Рылеев и Вяземский: «Оставь нас страшный человек – Ты для себя лишь, хочешь воли», – таков приговор Алеко, вложенный поэтом в уста старого Цыгана: