– И вот, до свадьбы десять ней, уже собирают с миру по нитке на стол, уже примерка свадебного платья, с неотъемлемой в то время частью – кусочком кумача на левой чашечке лифа, уже плачет от радости мать и нервничает понемногу отец. И вдруг, к ней в булочную входит ОН! Худой, в очках и с погонами какими-то, она не понимала в этом ничего, и он подходит к ней, кладёт небрежно червонец и говорит, что ему нужен хлеб. А мама не чувствует ног и что-то клокочет в груди, будто рвётся наружу, стоит и смотрит на него, ресницами хлопая, будто крыльями бабочка. И тут он тоже понимает, что что-то здесь не так, что будущее как-то закольцевалось на прошлое и узнаёт её, застывая, как мраморный истукан. Он шепчет: «Анна», она не сдерживает слёзы: «Андрей» и, кажется, что время тогда остановилось и замолчали птицы, замерли в морях киты и пароходы, встали часы и смолкли пушки в этот миг, не опустилась сабля, что рубила чью-то голову. В тот вечер она вернулась домой много позже, объяснив ревизией внезапной, усталая прошла к своей кровати, в свой угол и сняв верхнюю одежду, легла под одеяло, сразу же уснув. А следующей ночью она не могла найти себе места, луна светила сквозь занавески в окно и с укором смотрела ей в лицо, куда бы мать не отвернулась. А жизнь наполнялась обманом, который как-то придётся хранить от других, как-то придётся всю жизнь с ним существовать, скрывать и прятать даже от себя. Она не понимала, спит она или ей это только кажется, она то просыпалась, глядя на луну, то снова просыпалась, а рядом с ней стоял Андрей и очень горько и сурово смотрел ей прямо внутрь, будто вынуждая всё сказать, будто вынуждая говорить одну лишь правду. А то вдруг снова просыпалась и к ней в окно заглядывал Андрей, поблёскивая линзами очков и ей лукаво улыбался, молчал и ничего не говорил. Ей было страшно, когда она проснулась снова, вокруг была какая-то серая тьма и рядом не было никого, только колыхалась занавеска под весенним ветерком, а рядом пустота и тумбочка с двумя чуть выдвинутыми ящичками из которых сумраками вылетали медленно кверху, какие-то пушистые комочки, взлетая к потолку и растворяясь в полуночной темноте. И тем комочкам не было числа, а страху не было предела, пока от недостатка воздуха мать вдруг не проснулась, уже по-настоящему, уже под утро, так тяжело дыша, что голова кружилась, а рядом в пёстром платке сидела мать и гладила её по волосам.

И я вдруг напрягся, я услышал про эти пушистые комочки и понял, что где-то рядом та истина, которая должна быть обречена в слова, та истина, которая важна, которая и есть те самые пушистые шарики темноты, что вылетают из ящиков тумбочек, да или просто материализуясь в темноте, нам не даёт покоя, нам не даёт уснуть, нам не даёт проснуться.

– И была свадьба, долгая, весёлая, хмельная. – Продолжил старичок, блеснув слезой в глазу. – А после и родился мальчик, названный Андреем, в честь того, кого мать будет любить вечно, не переставая. В честь смелого, отважного борца за мировую революцию, в честь отца – Андрея.

Наступила пауза, долгая, неловкая, пустая. Вера сжала в кулачке одеяло и что-то шептала, вглядываясь в глаза Андрея Андреевича, а тот, казалось, пропал где-то в глубине подсознания.

– И я уложил маму спать, – внезапно и громко сказал Андрей Андреевич и мы с медсестричкой одновременно вздрогнули, а я чуть даже не сикнул, – а утром взял вещи, деньги на билет и пару пирожков и, ушёл навсегда. Я ушёл, чтобы обрести себя, а не кого-то, кто был во мне чужим, которого любили во мне вместо меня. Я горевал всю дорогу до Москвы, глядя в окно и попивая чай. А напротив женщина возилась с пацаном, который так и норовил куда-то убежать. А я глядел на них и думал, кто же этот мальчуган – любимый сын от любимого мужа или такой же как я – побочный эффект недосягаемой, но вечной любви?