Затем пейзаж и вовсе исчез. Растворился в пыли.

Она застилала взгляд, лезла в нос и рот. Противно скрипела на зубах.

Взрыва не было.

Над усадьбой, где расположился штаб, и что нависла мезонином прямо над бухтой, воцарилась тишина. Слышались только крики птиц. Ласточки и стрижи носились над водой. У самого берега, где песчаный яр.

Мерно плескали волны. Им всё равно, что люди пытаются уничтожить друг друга.

– Эка докинули бонбу, – проворчал ординарец, по-вологодски напирая на «о». – Важно. Видать, есть среди басурман заправские пушкари.

Виталий Сергеевич пожал плечами, надеясь, что подчиненные не заметили его бледности:

– Это англичане, не турки. Напротив нас, братец, артиллерийская батарея их третьего экспедиционного корпуса. Там, на курганах. А левее, где лысая гора – французы.

Он поглядел по сторонам. Пыль медленно оседала.

Оконная рама исчезла, словно её удалили скальпелем. Красно-белая портьера валялась на полу окровавленным бинтом. Чёрт побери, не зал, а какая-то операционная!

Некрасов отогнал неприятное сравнение и вздохнул. Эх, надо бы проведать раненного капитана.

– Кто-нибудь, унесите ядро, – майор устало потёр глаза. – И накройте дыру в паркете. Возьмите, что ли, ковёр в соседней комнате. Белобородов, помоги.

Вот тебе и безопасный тыл…

Он успокаивал себя мыслью, что стены усадьбы, где писари расположились ещё с октября, обшиты дубовыми досками. А его личный кабинет и кабинет полковника Хрусталёва – патентованными бронелистами. Попадание в окно – редкое явление. Маловероятно, что это повторится…

Виталий обвёл взглядом крепкие стены. Кое-где на бархатной обивке угадывались пятна – следы затопления.

Усадьбу Потёмкина выстроили в прошлом веке. И почти сразу забросили. Местные прозвали её избушкой утопленников.

Какой-то умник выстроил дом у самой береговой линии. Вода зачастую поднималась столь высоко и столь быстро, что из спален не раз вынимали спящих. Бедолаг, что едва не захлебнулись прямо в кровати. Под бархатом и шёлком расписных балдахинов.

Виталий поёжился. Чёртова вода. Вновь она является к нему в кошмарах.

Смерть всегда приходила в сей дом со стороны моря. То штормовым порывом, то, как сейчас, чёрными волнами вражеских армий.

Когда началась осада, усадьба прозябала в репейнике и крапиве.

Решением ныне покойного адмирала Корнилова одну её половину отдали под канцелярские нужды, другую – оба флигеля и подвальные помещения – под лазарет.

В верхних этажах, благодаря Некрасову, царил идеальный порядок. Стеллажи, стопки писчей бумаги, чернила да перья. Всё это странно смотрелось на фоне цветастых обоев, ажурных штор и печей со светло-голубыми керамическими изразцами. Но что поделать! Война не красит мирные жилища. Господа-офицеры давно расчехлили мебель. Коротали вечера в креслах. Сидели за книгой, курили трубки. Под свежевыбеленным потолком клубился дымок. Не удушливый чад, а лёгкий, разбавляемый бризом, аромат табака.

Виталий Сергеевич следил за чистотой и дисциплиной. Каждый день отсылал в ставку донесения о состоянии дел. Честно. Без прикрас. Да не половину страницы, подобно иным штабистам, а три полноценных листа.

Оттого кое-кто из командования полагал сей участок фронта показательным, прочие усматривали провал, панику и пораженчество.

Майор Некрасов, оставляя следы в пыли, неторопливо прошёлся между столов. Его бесстрастный вид должен был привести писарей в чувство, внушить уверенность. Он не человек, а глыба. Гора! Коль дух командира состоит из гранитных пород, то подчиненным нечего бояться.

– Это что ещё за комедь! – нахмурился Виталий Сергеевич. – Вы на войне, господа! Неужто сие требует напоминания? Обстрел обстрелом, но кляксы и кривой почерк в офицерском приказе недопустимы… Лейтенант Белобородов, выдать каждому новую пачку листов. Пишем заново!..