Андрей выхватил саблю и, задорно улыбнувшись будущему царю, увлек солдат за собой. Кто знает, как повернулась бы история, коль брат зарубил бы Николая…

Впоследствии отец утратил сенаторское кресло, лишился звания кавалера и всех орденов, но сохранил титул. А со временем выхлопотал фамилии Некрасовых августейшее прощение. Виталию Сергеевичу дозволили поступить на службу.

Майор стиснул зубы, когда Николай Павлович отеческой рукой потрепал его за густые кудри да велел катиться к этакой матери. Смывать позор кровью.

Спасибо братцу за урок. Хватит до смертной доски.

А еще спасибо за пожизненный трепет ко всякого рода физиологии. Мертвецам, увечьям да болячкам.

Виталий Сергеевич покосился на пустой стул. Вчера штабс-капитана по фамилии Гринев посекло осколками. Аккурат в час предрассветного обстрела.

Следовало заглянуть к нему в лазарет (благо, тот в подвальном помещении), однако Виталий Сергеевич так и не смог себя заставить. Тошно. Ей-Богу, тошно…

Ничего. Он навестит капитана завтра. Будет время.

Страх удавалось подавить рутиной, но против брезгливости средства так и не сыскалось. Не выручал даже долг.

Вид мертвого брата навечно врезался в память.

Виталий отлично помнил, как бездыханного Андрюшку сволокли на двор. Досель других трупов он не видывал. Глазел на брата в окно терема, чувствуя, как ноги оборачиваются двумя тряпицами. Да не теми расшитыми, что незазорно постелить на стол или лавку, а такими, какие бросают псам, чтоб мягче лежать да вычесывать блох.

Восставшие, что сгинули подо льдом Невы, навсегда остались на дне. Андрею свезло. Чья-то жадная рука позарилась на его новехонький мундир. Тело подцепили багром, ободрали да швырнули в прибрежный сугроб.

Нашлись доброхоты, доставили покойного княжича домой. В родную сторонку.

Сбежались люди. Бабы завопили: «Баринов сын! Никак утоп! Осспади, помилуй!». Во дворе началось бурное движение: кто похрабрее спешили подойти к телу, разглядеть ближе, иные кинулись наутек. Первых было много больше.

В ту минуту у Виталия возникло ощущение, будто он глядит на всё это со стороны. Словно из-за облаков или из-под толщи льда. Кто-то чужой внутри него отметил с удивительной бесстрастностью, что студёная вода превратила левое око брата в матовый хрусталь, багор вынул правое, оторвал нос и сделал его лицо похожим на снеговика, ждущего, когда малышня принесёт из дома уголёк и залепит пустую глазницу. А рядом пристроит морковку.

Некрасов наполнил чернильницу, из груди его вырвался вздох. Пальцы побелели на гусином пере.

Пойдя на государственную измену, брат предал отца. Оставив императора в живых, подвёл собственных товарищей. Ещё неизвестно, что хуже…

Теперь Виталию, младшему и нелюбимому брату, предстоит собственным примером вернуть роду Некрасовых почёт и уважение. Лучше бы ратным подвигом. Так оно вернее! Но к чему притворяться: баталии для героев. Тот, кто робок душой, у кого в жилах течёт не кровь, а чернила, обязан ежедневно – нет! – ежеминутно работать.

Дзинь. Майор вздрогнул, когда ординарец поставил перед ним фарфоровую кружку.

– Кофий с ликёром, ваш бродь!

Бац! Следующий звук заставил Виталия Сергеевича подскочить: окна брызнули осколками стёкол. Чернильница подпрыгнула, заскользила к краю дубового стола.

Вспышка. Другая. Третья.

Начался обстрел… Наконец-то!

В голову пришла странная мысль: «Теперь всё обойдётся. Теперь всё как-нибудь наладится».

Мысль, имевшая явный привкус самообмана.

Январь 1855 года. Севастополь. Усадьба Потёмкина.

Всё случилось в короткий миг.

На пол упали стёкла и щепки ставней. Ядро разбило натёртый воском паркет. Зашипело. Замерло у ног лейтенанта Белобородова, что минуту назад безмятежно любовался рассветом. Виталий Сергеевич увидел, как у того вздулись вены. От шеи до висков. Белобородов заорал, утратив к пейзажу всякий интерес. Его оттопыренные уши, что, казалось, удерживали на голове фуражку, густо покраснели.