– Пока не было, – ответил Роман, – но тут, понимаешь, такое дело… Получается, что Лысый мог мне помочь, а теперь – сам видишь. Лысый на небесах, а я в «Крестах». И никто не узнает, где могилка моя. А кроме того, пропадет один хороший человек.

– Ну, тут уж как выйдет, – философски произнес браток, – а ты все-таки это, поспокойнее, не бесись.

– Ладно, попробую, – ответил Роман и закрыл глаза.

И тут же, к своему удивлению, почувствовал, что засыпает.

Разбудил Романа ставший уже знакомым лязг ключа в двери.

Открыв глаза, он потянулся и, повернувшись на бок, увидел в дверях все того же Тарасыча и двух стоявших за его спиной молодых вертухаев.

– Пошли, певец. С вещами, – сказал Тарасыч.

– А у меня и вещей-то нет, – ответил Роман, поднимаясь с койки.

– Тогда без вещей, – сказал Тарасыч.

Потянувшись, Роман встряхнулся и спросил:

– Ну и куда на этот раз?

– Увидишь, – усмехнулся Тарасыч. – Попрощайся с братками.

– А что, уже расстрельная команда прибыла? – поинтересовался Роман, закурив сигарету из чьей-то пачки, лежавшей на столе. – Последний парад наступает?

– Парад ему… – проворчал Тарасыч. – Кончай болтать, пошли.

Вертухаи за его спиной нетерпеливо переступили с ноги на ногу, и Роман, вздохнув, сказал:

– Покедова, братки! Если не вернусь, считайте меня…

– Хорош языком чесать, – сказал Тарасыч и потянул Романа за рукав.

Выйдя в коридор, Роман заложил руки за спину и зашагал в указанном направлении. Через несколько минут, пройдя через множество решетчатых дверей в сопровождении трех вертухаев, которые подсказывали, куда свернуть, он оказался во дворе, затем в проходной и наконец, к своему великому удивлению, на Арсенальной набережной.

Ярко светило солнце, по Неве проплывал белый пароходик, с которого доносилась праздничная музыка, а напротив «Крестов», опершись локтем на гранитный парапет, в позе скучающего щеголя стоял толстый и наглый Лев Самуилович Шапиро.

Лёва Шапиро, вечный директор Романа Меньшикова.

Переход от вонючей и темной камеры к ясному солнечному дню был настолько неожиданным, что Роман перестал понимать, что происходит.

Только что, то есть два дня назад, его приволокли в «Кресты» и без всяких объяснений и бюрократических проволочек засадили в камеру. Просто с улицы – и сразу в камеру. Потом прессхата, далее – неожиданная смерть Лысого, и раз!

Пинком под зад – и на улицу.

Его просто выставили из «Крестов», как напившегося алкаша из пивбара.

Бред какой-то…

– Ну и что? – донесся с противоположной стороны дороги голос Шапиро. – И долго ты будешь там стоять? Может быть, хочешь попроситься обратно?

Роман взглянул на Шапиро и, посмотрев, как положено, – сначала налево, а потом направо, – перешел дорогу.

– Здорово, зэк! – радостно провозгласил Шапиро, протягивая Роману пухлую ладонь.

– Здорово, кровопийца, – ответил Роман, пожимая руку Шапиро и чувствуя, как окружающее снова приобретает свойства натуральной реальности.

– Что-то вид у тебя не очень-то жизнерадостный, – без особого огорчения заметил Шапиро. – Поехали-ка перекусим.

– Вообще-то для начала я бы помылся, – сказал Роман.

– Ну так мы к тебе и поедем, там и помоешься, и похаваешь, – Шапиро взял Романа под руку и повел его к стоявшему в сторонке серебристому джипу с затененными стеклами.

– Это чья машина? – поинтересовался Роман.

– Моя, – гордо ответил Шапиро. – Куплена на честно заработанные тобой деньги.

– Ах ты сволочь! – возмутился Роман, залезая в джип. – Я, значит, на нарах парюсь, а ты себе джипы покупаешь?

– Я, в отличие от тебя, не могу позволить себе шататься по всяким сомнительным местам вроде этих «Крестов». Мне делами заниматься надо.