– Да, ошибка, – согласился Тягач, – и если бы не наш певец, то кто знает, как бы сегодня для Арбуза закончилось дело…

– Вот именно, – кивнул Чума. – Ты, Арбуз, слышь, это…

Арбуз повернулся к Чуме и посмотрел на него с выражением глубокого почтения и трепетного внимания к словам патриарха.

– Ты на сердце не бери это дело, – извиняющимся тоном произнес Чума, – забудь, если сможешь. Я от имени общества говорю. Общество не возражает?

Чума окинул взглядом сидевших за столом авторитетов, и все они дружно закивали и забормотали в том смысле, что, конечно, какие могут быть возражения, если такие важные подробности выяснились.

– Общество не возражает, – заключил Чума. – Значит, делу конец. А вот певец наш – ему отдельное спасибо. И Арбузу, конечно. Ведь они, считай, миллион зэков от верной смерти спасли!

Роман почувствовал, что, хотя это и было правдой, но ситуация попахивает театром абсурда.

– Да ладно, – он махнул рукой, – на моем месте так поступил бы каждый.

Сидевшие вокруг стола урки дружно захохотали, и эта нелепая фраза поставила точку во внеочередном съезде российского криминалитета, происходившем в старинном особняке на канале Грибоедова.

Следующие несколько дней прошли для Романа в состоянии неожиданно нахлынувшего на него вдохновения, и на пятый день творческой горячки в принадлежавшей Шапиро студии звукозаписи прозвучала волшебная фраза:

– Записано!

Стянув с головы намявшие уши наушники, Роман бросил их на ковер и вышел из тесного тонателье[2] в просторную аппаратную, где на диванах расположились Лиза, Арбуз, Боровик и Шапиро, самодовольно и даже как-то по-хозяйски поглядывавший на Романа.

– Вот это темпы! – воскликнул он. – Альбом записан всего лишь за пять дней! Теперь я понимаю, как приводить тебя в состояние полной творческой отдачи. Для этого сначала нужно тебя арестовать, посадить в пресс-хату, затем отвезти на воровской сходняк – и сразу же в студию.

– Согласен, – кивнул Роман падая в кресло, – только с одним условием.

– Интересно, с каким?

– Ты, – Роман ткнул пальцем в Шапиро, – все это время будешь вместе со мной.

– Я? – Шапиро удивленно поднял брови. – Я с тобой? То есть в пресс-хате?

– Ага, – злорадно засмеялся Роман, – именно в пресс-хате.

– Да… – Арбуз покачал головой и ухмыльнулся, – в пресс-хате товарищу Шапиро будет особенно интересно.

– Вот только после этого товарищ Шапиро, если выйдет оттуда живой, вряд ли запишет альбом за пять дней, – добавил Боровик.

– Бедный Лева, – Лиза горестно вздохнула. – За что же они вас так не любят?

– Они меня как раз таки любят. Только стесняются показывать свои чувства и, словно малые дети в начальных классах, дергают предмет своей любви за косички.

– А Шапиро, за неимением косичек, можно дергать за пейсы! – засмеялся Роман.

– Когда это ты видел у меня пейсы? – возмутился Шапиро. – Я даже кипу ни разу в жизни не надевал. Не такой уж я и православный еврей.

– Лева, – проникновенно сказала Лиза, – евреи не бывают православные. Они бывают только правоверные.

– Вот, пожалуйста! – Шапиро развел руками. – Вот вам доказательство, что пейсов у меня никогда не было и не будет.

– Ладно тебе, позор нации, угомонись, – Роман, не вставая, достал из холодильника бутылку пива. – Никто тебя в сионисты не записывает. Ты лучше скажи, когда альбом будет готов к употреблению.

– Ну… – Шапиро потеребил внушительную нижнюю губу. – Скажем, дня три-четыре уйдет на сведение[3], потом оригинал ночной лошадью в Москву, потом еще неделька на изготовление тиража – и пожалте бриться. Можно продавать. И, естественно, уже сегодня я свяжусь с пиарщиками, пусть начинают свое грязное дело.