Трудно было представить хоть кого-то, кто взгрустнет по поводу моей смерти, не считая родных Ленни, которым хватило и собственного горя. Самоубийства случаются, а уж мое не разобьет ни одного сердца. Мне еще не было и тридцати, но я считала свою жизнь законченной.

До сих пор помню тот вечер, когда Ленни взял меня на стадион. Мы ехали туда на автобусе: на горизонте отсвечивала закатным светом башня Коилт Тауэр, залив был усеян лодками, воздух был кристально чист.

За спиной кто-то слушал нашу с ним любимую песню – I Will Always Love You в исполнении Долли Партон. Если б не публика вокруг, Ленни точно бы запел в полный голос.

– Наша песня, – сказал он мне тогда.

– Ну а как тебе слова про щемящие воспоминания? Или вот это: «Я знаю, что тебе нужна другая»?

– Ну, на свадьбе эти слова можно и пропустить, – ответил он. – Или заменю их на другие.

Таков был Ленни – настолько настроен на счастье, что даже пропускал мимо ушей грустные слова.

– Но смысл песни как раз в этом и состоит, – настаивала я. – Ведь речь идет о женщине, любящей мужчину так сильно, что больше не может оставаться с ним.

– Да это ж глупость какая-то, – возразил Ленни. – Где ж такое видано, чтобы влюбленные не смогли договориться? Такие вещи всегда можно урегулировать.

Да, Ленни был неисправимым оптимистом. Даже когда «Джайентсы» в восьмом иннинге проигрывали со счетом шесть-ноль, он продолжал твердить, что они обязательно отыграются. У него что в жизни, что в бейсболе имелось твердое убеждение, что все обернется к лучшему. Хотя, надо сказать, с таким «разгромным счетом», как я теперь, он не сталкивался. И хотя во мне не было такой сильной веры в лучшее, мне вдруг показалось неправильным и даже предательским по отношению к Ленни и нашему горячо любимому сыну вдруг лишить себя жизни – даже потому, что они лишились своей.

И я отошла от ограждения.

Домой я не вернулась, эта страница была перевернута. Я и сама не знала, куда иду. Просто шла и шла: вниз с моста, потом по Ломбард-стрит и далее по эспланаде в сторону района Норт Бич. Я шла мимо уличных ресторанчиков, где влюбленные пары (как и мы когда-то) сидели за столиками, разговаривая и поедая пасту. Я шла мимо книжного магазина «Огни города», анонсирующего встречу с каким-то поэтом из шестидесятых. Я шагала через Бродвей в сторону сияющих огнями стриптиз-клубов, попав в Чайнатаун, где старые торговки катили перед собой тележки с овощами, а под окнами сушилось белье, и в воздухе пахло гнилыми овощами и рыбой. Это был знакомый для меня мир, и меня поражало, что всё вокруг стало совсем другим, при этом ничуть не изменившись.

«Я плыл, как облако, один…» Строку этого стихотворения[52] я помнила еще со школы. Казалось бы, столько лет прожила в этом городе, но вдруг заблудилась, перестала понимать, где нахожусь. Возле дверей, под одеялом с диснеевскими принцессами спала какая-то женщина: с одного боку к ней примостился пес, а с другого стояла магазинная тележка, полная недоеденных булочек с чужого стола. Стоя посреди улицы, какой-то мужчина жонглировал шариками, а двое мальчишек не старше тринадцати съезжали по церковным ступенькам на скейтбордах. Судя по одежде, они тоже болели за «Джайентсов».

В баре неподалеку кто-то играл старинную джазовую балладу, и женский голос крикнул через зал: «А можно что-нибудь более жизнеутверждающее?» Ленни говорил примерно то же самое, когда я ставила свои старые пластинки с грустными английскими балладами. Он всегда тяготел к мажорным нотам.

Я давно не ходила на такие расстояния, поэтому, взбираясь вверх по узкой, крутой улочке, совсем запыхалась. Да и обувь оказалась неподходящая для длительных пеших походов. Ведь в тот день я всего лишь собиралась прыгнуть с моста.