Все согласились с этим когда-то. Так и повелось.

Первый закон «Соломенных плащей» гласит: если солнцесвет разряжен, то один из нас дарует ценой жизни жизнь остальным. Это риск, который всегда с нами, когда мы уходим в Ил. Он ничтожен. Куда проще нарваться на жеребёнка, рвача или мечтателя, чем разрядить запас солнцесвета. Но порой такое случается, последний цветок гаснет, и тогда дело за жребием.

Пятеро из нас никогда не тянут его.

Капитан. Потому что он Капитан, и этим всё сказано.

Я. Потому, что я единственный, кто может нести на себе булыжники и не сдохнуть.

Болохов. Потому что он наш колдун, росс, а они народ, имеющий предрасположенность к Белой ветви колдовства, что сразу намекает на способность зарядить уже истощённый солнцесвет.

Голова. Потому что он из Фогельфедера и, по слухам, личный поверенный лорда-командующего, благородный из дома Пеликанов, наблюдающий… простите, сопровождающий «Соломенных плащей». И прикончить его в таком ритуале значит огрести проблем в Айурэ до конца жизни. И не скажу, что она будет очень уж длинной.

Ну и Толстая Мамочка. Потому что она вообще не человек, а из народа килли. И её использовать всё равно что доить плотву – занятие совершенно бесполезное.

Поэтому наша развесёлая пятерка тянет первый жребий. Жребий палача.

Я ждал рядом с Болоховым, на каменистом невысоком холмике, откуда открывался вид на всю площадку. Росс щурился, смотрел на розовый месяц над пустошами, чуть шевелил губами, явно что-то высчитывая. Работа ему предстояла не менее грязная, чем мне. В руке он сжимал объёмистую колбу, в которой находился солнцесвет – сейчас не ярко-золотистый, испускавший мягкий свет, а почерневший, с вялыми листьями и согнутым стеблем.

Опустошённый до последней капли.

Болохов ниже меня на полголовы, носит чёрное, плюет на треуголки и предпочитает шляпы с полями. Пшеничные усы, высокие залысины, чуть красноватое лицо и ярко-голубые безучастные глаза. Они холодны, даже когда росс веселится. В них нет никаких тёплых эмоций. Порой его правую щёку пронзают тики, и тогда она дёргается вместе с нижним розовым веком, а уголок рта начинает плясать, то ли пытаясь улыбнуться, то ли скривиться. Мне всегда кажется, что под этой щекой кто-то живёт, какой-то проклятый совами паразит, стремящийся выбраться из тела колдуна на волю.

Мы с Болоховым друг друга терпеть не можем. Без особой личной причины, признаюсь в этом. Просто бывают люди, которые подходят один другому, как перчатка стопе. Я не жалую Белую ветвь – это тёмный путь колдовства, плотно завязанный на человеческой крови и смерти. Он не жалует мою излишнюю «щепетильность» в вопросах, которые его не заставляют даже вздрогнуть.

Но мы как-то уживаемся, когда меня приглашают в отряд. По большей части времени старательно не замечаем.

Очень удобно.

– Повезло Жану и Манишке, – проворчал стоявший недалеко от меня сутулый Бальд, почесывая крупный, похожий на картофелину нос. – Как же они вовремя потерялись, выклюй совы им глаза.

Капитан отправил этих двоих назад, с вестью лорду Авельслебену из благородного дома Грачей. Они уехали ещё утром (хотя для большинства в этом мире вечного розового месяца и не понять, когда утро, а когда вечер) и не вернулись спустя двенадцать часов. Может заблудились, может, их что-то задержало, а может… Ил – опасное место. Люди здесь пропадают по тысяче совершенно разных и порой совершенно незначительных причин.

Так что, может, им и повезло, когда уцелевшая часть нашего отряда проводила жеребьёвку. А может, и нет.

Капитан зажал палочки в кулаке. Он у нас суровый малый, пускай и похож на фарфоровую куклу. Весь такой ладный, высокий, плечистый, со смазливым личиком и золотистыми волосами под щегольской шляпой с пером. Не идёт, а танцует. Не говорит, а почти поёт. К его одежде не липнет грязь. Раньше я пытался разгадать эту загадку – отчего ни на камзоле, ни на плаще, ни на бриджах, чулках или ботинках нет ни пылинки, даже когда мы лезем через болото? Но решил, что в мире слишком мало загадок, чтобы я уничтожил и эту.