Папа вздохнул:

– А что мне ей сказать: «Не приезжай»?

– Она твоя сестра. Что я могу сделать? – Мама недовольно повела плечами.

Папина сестра и его родители живут в Ставропольском крае, раньше мы туда ездили летом. Но потом, наверное, что-то случилось, кто-то с кем-то поссорился, и мы перестали ездить. Тетю Иру я помнила довольно смутно.

Вова, который только что проснулся и пришлепал на кухню в одних трусах, хмыкнул, отпивая сливки прямо из пачки. Сливки, белые, нежные… Вова почмокал и подмигнул мне. Я отвернулась.

– А ты что вскочил? Иди, досыпай полчасика, тебе рано еще.

Значит, мне нормально вставать в половине седьмого, а Вове рано? Потому что Вова, как и папа, имеет право не поститься и не ходить в церковь на утреннюю службу вместо математики.

Я подсела к папе. Он обнял меня и продолжал читать новости в Интернете, то качая головой, то посмеиваясь.

– Можно я пойду в школу? – тихо спросила я, когда мама выбежала за чем-то в комнату.

– Ох… – Папа покрепче обнял меня и аккуратно отодвинул от себя. – Нельзя. Делай, как мама говорит. Наша мама всё знает.

Не получилось. Иногда получается, но сегодня папа почему-то за маму.

– Кристинка, давай, давай, быстро воду допей и пошли!

Я с сожалением посмотрела на большой кусок хлеба. Намазать бы его сейчас медом или просто так съесть. Но перед службой мама есть не разрешает, потому что стоять с полным животом и переваривать еду в храме не положено. Правда, у меня тогда от голода громко бурчит живот, и люди, стоящие рядом, оглядываются недовольно, но для мамы это не резон.

Сегодня служба показалась мне невероятно долгой и скучной. Бывает, я словно попадаю в какой-то другой мир, начинаю растворяться в церкви, перестаю чувствовать свои границы, пою вместе с прихожанами и хором, крещусь и кланяюсь, когда положено, слушаю и не слышу, что говорит священник. А сегодня никакого особого состояния не наступило.

Я видела, как неровно выросла борода у священника. Ведь, кажется, им нельзя стричь бороды? Или можно? Надо вечером прочитать, если Вова пустит меня к компьютеру. Если он не ходит на учебу, то сидит весь день и не пускает даже в «мое» время. Не из вредности и не от жадности – не может оторваться.

Женщина, стоявшая рядом со мной, всё время нервно залезала в свой карман, доставала телефон, клала обратно и оглядывалась, как будто искала или ждала кого-то. Мальчик лет девяти потихоньку играл в телефон, пока его очень взрослая мама, больше похожая на молодую бабушку, размашисто крестилась и шептала что-то. Девушка в накинутом на длинные волосы ярко-розовом платке так сильно надушилась, что ее духи перебивали все остальные запахи. Бабушка сзади меня подпевала тоненько и фальшиво, не попадая ни на одну ноту.

Я потихоньку стала отступать назад. Мама как будто почувствовала это спиной, обернулась, притянула меня за рукав.

– Стой спокойно! – строго прошептала она.

Я кивнула. Ладно. Немножко осталось потерпеть, несколько лет. Если я уйду из школы после девятого класса и пойду работать, то мама не сможет уже меня заставлять всё делать так, как она хочет.

Когда мы вышли из церкви, мама улыбнулась, погладила меня по спине.

– Хорошо!.. – сказала она, глядя в небо. – Жалко, что папа не ходит с нами. Так его не хватает. Так хочется, чтобы он чувствовал то же, что и мы. Правда? – Мама поправила мне платок. – Очень тебе идет. Зря ты так в школу не ходишь. Или вам не разрешают на уроках в платках сидеть? Мусульмане же вроде сидят.

– Им можно.

Я сразу вспомнила историю с одной девочкой из нашего класса, москвичкой Гузелькой, татаркой, которая однажды осенью пришла в класс в темно-синем хиджабе. Первый день все смеялись, фотографировали ее и с ней, учителя пробовали что-то говорить, но она наотрез отказалась его снимать. С тех пор так и ходит. Все уже привыкли, даже Сомов с Плужиным, устали шутить и приставать. Тем более что брат Гузельки учится в одиннадцатом классе и приходил как-то с ними разбираться вместе со своими друзьями. Я думаю, если бы Вова пришел к нам в школу и тоже поговорил бы с ними, меня бы оставили в покое.