С вопросами вылез Чоу.

Вы торговец, сказал он Теши. И чем торгуете?

Одеждой. Иногда ювелирными украшениями, соврал Теши.

И по какой дороге ходите?

По северо-восточной.

Северо-восточной? Разве разбойники не перекрыли там перевал?

Перекрыли, кивнул Теши. Я их встретил. Но в итоге они меня не тронули.

Как же вам это удалось? – поинтересовался отец.

Я назвался рагьяпом. Неприкасаемым. Может, разбойники увидели во мне своего, а может, испугались.

Чоу ударил рукой по столу: Я так и знал.

Отец встал и распрямился во весь свой рост. Кто ваши родители? Как вас зовут? И время свернулось.

Теши опять сказал правду, как в детстве. Но на сей раз отец не погнал его по дороге.

Благодарю вас за гостеприимство. Теши взял плащ и направился к выходу. Ты пошла за ним, а Чоу закричал вслед: Мясник! Я так и знал.

Теши большими шагами шел к дороге. Ты догнала его и, желая извиниться, вдруг спросила: Ты все еще хочешь бежать со мной?

Не лучшее время, Птаха. Теши ускорил шаг. По наклону его тела ты поняла, что больше всего он хочет от тебя уйти.

А как же Тропа пилигримов? Наш план?

Он остановился и повернулся к тебе. Птаха, не проси меня больше стать кем-то другим. И он двинулся к дороге, а ты, пока он не исчез из виду, смотрела, как расстояние между вами растет.

Ты не замечаешь на кладбище признаков его присутствия. На земле никаких следов, а хижина прибрана и пуста.

Можно, конечно, подождать в хижине, но придет твой отец. Или сначала тебя найдет злой монах. И разве накануне того дня, когда тебя продали, как мешок ячменя, ты не ждала Теши достаточно долго? Может, он не простил тебя, а может, и никогда не простит.

Ты идешь обратно по крутой дорожке, на ходу отломив ветку можжевельника и сказав себе, что, если увидишь монаха, то ударишь первой, и даже козы тебя испугаются.

Когда ты просыпаешься, на тумбе у кровати стоит тарелка с едой. Кусок чего-то серо-оранжевого в подливе. Ты не можешь заставить себя это съесть.

Возле бедра обнаруживаешь пульт управления, изменяющий угол наклона кровати, и жмешь на него до тех пор, пока не усаживаешься прямо. К здоровой руке еще присоединена канюля, через которую поступает обезболивающее. Другая по-прежнему в петле. Ты опять разглядываешь смазанные чернила буквы т и думаешь, делала ли ты татуировку сама, и если да, то тогда ты левша.

Ты долго смотришь на т, как будто хочешь взломать память.

И она взламывается, но только когда ты опять закрываешь глаза.

Появляется рука. Она держит твое запястье, а в другой руке швейная игла. Твой друг, Т. Он макает иглу в чернила, а потом вонзает ее тебе в запястье, выводя первую букву своего имени.

Руки у Т теплые. Ты сидишь у него в фургоне. Он выводит татуировку, но ты спокойна. Никакой музыки. Только звук его голоса. Ты большой художник, говорит он тебе. Вокруг множество твоих рисунков. Они покрывают все стены. Пока Т работает, ты не отрываешь взгляда от его лица и решаешь, что тебе нравится в нем все. Правда, Т перебарщивает с дезодорантом. Вспомнив это, ты чихаешь.

Тут Т перебарщивает с чернилами, и идеальный хвостик т раздваивается. Он пытается убрать ненужное детскими салфетками. Но чернила уже попали под кожу. Т недоволен собой.

Брось, успокаиваешь его ты. Здорово. Отличная буква.

Что бы ни случилось, вздыхает Т, даже когда мы по-настоящему состаримся, ты будешь помнить, как я ее делал.

Ты открываешь глаза и опять видишь вчерашнюю медсестру, она стоит слишком близко к кровати, прижимая к груди зеленую хозяйственную сумку.

Проснулась, говорит она, поворачивая к тебе столик. Открывает три контейнера и сдирает с них пленку.