Вначале перепрыгивал через лужи или оббегал. Потом уже не обращал внимания. Пустите! Дорогу!

Мороз сковывал голову. Дорогу! Пустите!

Просеки пересекались перпендикулярными просеками. Пустите! Дорогу!

Все медленней. Спотыкаясь, падая и тут же вскакивая. Дорогу! Пустите!

Потом упал лицом в траву и только лишь дышал.

Позади уже никого не было.

Он приметил этого слегка обрюзгшего, но еще достаточно крепкого, а главное – науськанного и натасканного человека, уткнувшегося в газету, еще между «Пушкинской» и «Баррикадной». Когда же тот тоже перешел на кольцо и сел в тот же вагон, последние сомнения развеялись.

Усилием воли уняв затрепыхавшееся сердце и обтерев ладони о брючины, он собрался. Мысль обострилась и начала прокручивать варианты спасения.

Проехав свою, «Белорусскую», убедился: да, тот прилип, впился, как клещ. Ни дебильная газета «Мир новостей», ни сандалеты на босу ногу, ни затрапезная матерчатая сумка в руках не могли сбить с толку. Профессионал, на лбу написано, хоть бомжом его обряди.

На следующей он начал демонстративно пробираться к выходу задолго до остановки, к месту и не к месту спрашивая: «Сходите? Сходите? Сходите?..» Тот продолжал сидеть как ни в чем ни бывало. Ему стало ясно, что его ведут, передавая друг другу, словно эстафетную палочку. Тот, «затрапезный», поедет дальше, а его «примет» кто-нибудь другой. Кто – пока непонятно. Скорее всего, коротко остриженный парень. Или кавказец.

Главное, не лезть в толпу, в толкучку. Потому что в сутолоке незаметно сунут нож под лопатку. Хотя, могут и заметно – на платформе. Кого им бояться-то? Кто сейчас кого боится?

Нельзя и из метро выходить, не оторвавшись, поскольку в городе уже безлюдно. Там им и глушитель не понадобится…

Поэтому запрыгнул в последний вагон, там давки нет. Запрыгнул в последнее мгновенье, в узкую щель между закрывающимися дверьми. Рванул почти из центра зала, боковым зрением отметив, что никто не среагировал…

А если их двое? Один в вагоне ждет, другой на платформе пасет. Кто?!

Наверное, этот, самый невозмутимый. Когда он вскочил, то все как-то отреагировали: кто рот разинул, кто повернулся, кто от газеты оторвался. А этот скот всё затылком видит. При этом спокоен, мол, куда денешься?

Как бы не так!

Он понял, что оторваться можно только на эскалаторе. Пан или пропал. Там, где только один эскалатор вверх идет. Оторваться, и тогда все будет чисто, потому что вверху он уже никого не встретит – рация в метро не работает.

Но где? И главное – как?

На «Курской» работал только один эскалатор. Если просто вверх бежать, то не оторвешься. Хоть заяц за жизнь борется, но у волка тоже ноги крепкие.

Понял как. Челночиха с двумя огромными сумками. Отпустил ее метров на пятнадцать. Потом, на середине эскалатора, взлетел вверх, протиснулся и спихнул бабищу и ее неподъемную ношу вниз.

И, не глядя, понимая о том, что творится внизу по крикам и грохоту за спиной, добежал до верха и рванул к Садовому.

И лишь сев в машину, понял, что ушел.

Это был неглубокий утренний сон, когда видения и грезы тесно переплетены с реальностью, которая тонкой полоской света просачивается в узкую щель неплотно прикрытых век. Когда есть возможность осмысливать и оценивать сон, его красивость или неправдоподобность, его мораль, если таковая в нем содержится…

Он был уже готов вынырнуть на поверхность из пучины грез, уже совсем немного оставалось, вверху уже виднелась колеблющаяся и покрытая рябью граница сред.

И вдруг отчетливо и громко прозвучало: «Ракета пошла! Расчетное время полета сорок две минуты!»

Он молниеносно вскочил и глянул на часы, которые показывали: