Вот эта восходящая психотехнологическая линия была прервана в середине 30-х годов прошлого столетия в связи с идеологической компанией «поиска врагов», в том числе и в сфере наук о психике, а психотехнология – как новейшее приобретение из «сомнительного источника» (С. Г. Геллерштейн, к примеру, в своих публикациях ссылался и на Уильяма Штерна – автора термина «психотехника»), оказалась более чем удобной мишенью.

Примат биологической, нейрофизиологической «материи», с ограниченно понимаемыми механизмами организации и регуляции психических процессов был закреплен первой Павловской сессии Академии наук СССР, проведенной совместно с Академией медицинских наук СССР (1950), на которой было объявлено, что вся медицина, педагогика и биология должны опираться на павловское учение. При этом, у идейных проводников такого решения даже и мысли не возникало, что эксперименты великого ученого, лауреата Нобелевской премии И. П. Павлова можно интерпретировать, в том числе, как доказательство потрясающей пластичности сфер психического, первичности психогенеза, а затем уже и функционального нейрогенеза.

Все сказанное послужило прологом и к «трудной судьбе» советской психотерапии, которая, после славного и многообещающего начала в конце 20-х годов, краха 30-х годов, лишь 31 мая 1985 года приказом МЗ СССР №750 была признана отдельной врачебной специальностью. Но далее, все предложения и законопроекты о выведении профессиональной психотерапии в статус самостоятельной профессии и отдельной научной дисциплины получали отрицательные отзывы, в первую очередь от психиатрических и психологических институций.

Если же вернуться к проблеме невосприимчивости научного сообщества к центральному тезису Гуго Мюнстерберга, и рассмотреть это «странное» обстоятельство с точки зрения углубленного эпистемологического анализа – а мы обязаны это сделать, – то становится предельно ясно, что ключевой тезис о «завершении системы психологических наук», как необходимом условии признания обоснованности претензий психотехники (психотехнологии) на статус самостоятельного и состоятельного научного направления так и не был подкреплен адекватным концептуальным и теоретическим обоснованием. Собственно эпистемологическая составляющая, не говоря уже о всех других обязательных компонентах исследовательского алгоритма сущностного решения этой фундаментальной задачи, оказалась почти неподъемной даже и для авангардного ареала науки Новейшего времени. Ну а в период жизни Мюнстерберга, да и в последующие десятилетия таких разрешающих способностей ни в одном секторе науки, и тем более в секторе наук о психике просто не было.

Отсюда становится понятно почему же «родимые пятна», отмеченные еще отцом-основателем – фрагментарность, разобщенность, отсутствие системообразующего стержня и проч. – столь упорно наследовались и продолжают возрождаться в попытках осмысления универсальных характеристик предметной сферы психотехнологий. По всей видимости, это, наиболее распространенное явление в секторе наук о психике – «хождение по замкнутому эпистемологическому кругу», – проистекает из тех же причин несостоятельности фундаментального эпистемологического базиса.

В качестве иллюстрации последнего тезиса рассмотрим наиболее распространенные определения психотехник и психотехнологий, а также принципы выведения классификаций в исследуемой сфере.

«Психотехника есть наука о практическом применении психологии к задачам культуры» (Г. Мюнстерберг, 1908). При этом понятно, что используемый здесь термин «культура» Мюнстерберг понимал в широком смысле цивилизационных достижений человечества. В этом определении акцент сделан на понятный «исходник» психотехник, в то время как завершающий и в существенной степени придающий целостность научной психологии (а по нашей версии – сектору наук о психике в целом) в данном случае остается в стороне.