– Итак, доктор Северова, – начал Александр, склонив голову набок, как будто изучая редкий экспонат, как сам объект исследования, а не как коллега, – что привело известного клинического психолога в наше скромное заведение? Поиски пациента… или поиски частей себя? Тех частей, которые вы так успешно прячете за профессиональным фасадом?

Вопрос словно проник под кожу, пройдя сквозь все психологические защиты. Елена почувствовала, как к щекам приливает кровь. Внутри вспыхнул гнев – как он смеет? – но вместе с ним и что-то еще, более тревожное: ощущение, что он видит сквозь её профессиональную маску. Что он видит то, что она сама отказывалась видеть годами.

Проективная идентификация, – немедленно диагностировала она, – я проецирую на него способность видеть мои подавленные аспекты личности. Это просто защитный механизм, не более.

Но в глубине души она знала, что дело не только в этом. В его взгляде было то понимание, которое приходит только через опыт. Он действительно видел её – не потому, что обладал сверхспособностями, а потому что сам прошел через схожие процессы.

– Я ищу своего пациента, Кирилла Орлова, – она решила идти напрямик, цепляясь за профессиональную роль как за щит. Её голос звучал тверже, чем она ощущала себя. – У меня есть основания полагать, что он бывал здесь. И я обязана следовать профессиональной этике, которая требует заботы о благополучии пациентов.

Она сама услышала фальшь в своих словах. «Профессиональная этика» звучало особенно неуместно в этом пространстве, наполненном реконструкциями интимных историй её пациентов.

Александр сделал небольшой глоток вина, не отрывая от неё внимательного взгляда. Простое действие в его исполнении приобрело почти ритуальный характер – внимательность к каждому микродвижению, полное присутствие в моменте.

– Орлов… – Александр задумчиво покатал вино в бокале, наблюдая за тем, как жидкость оставляет на стенках рубиновые следы, напоминающие кровь. – Художник, не так ли? С весьма интересной формой эротической аддикции, выражаемой через символическое искусство. Интересные работы, особенно последние. Удивительно пророческие.

Елена физически напряглась, мышцы спины непроизвольно сжались. В его словах явно был скрытый смысл, и ещё более тревожным было знание о диагнозе Кирилла. Информации, которая должна была оставаться строго конфиденциальной.

Под маской профессионального спокойствия она ощутила настоящую панику. «Эротическая аддикция» – термин, который она использовала только в своих личных записях и никогда не проговаривала вслух, даже во время супервизий с Савченко. Она использовала более нейтральную классификацию – «компульсивно-обсессивное расстройство с сексуальным компонентом». Откуда Александр мог знать о её собственной терминологии?

– Что вы знаете о его исчезновении? – спросила она прямо, одновременно анализируя собственные ощущения. Профессиональное беспокойство или личная тревога? Забота о пациенте или страх за собственную репутацию?

– Исчезновении? – брови Александра удивленно приподнялись, но его глаза оставались спокойными, изучающими. – Какое интересное слово вы выбрали. Мне казалось, он просто решил сменить… скажем так, среду обитания. Некоторым душам тесно в рамках обыденности, доктор Северова. Особенно тем, кто, подобно Кириллу, способен видеть за покровом повседневности иные реальности. Разве вы, как психолог, не согласны? Разве мы не проводим всю жизнь, запертые в клетке социальных условностей и профессиональных ограничений?

В его голосе Елена уловила смесь искреннего вопроса и тонкой провокации. Он говорил на двух уровнях одновременно – поверхностном, социально приемлемом, и глубинном, затрагивающем её собственные внутренние конфликты.