Однако на это могли бы возразить, что вопрос касается только того Я, которое находится как нечто данное. Нельзя отрицать, что всегда мы смотрим на себя, как на таких, которые являются созданием если не момента, то всей прежней жизни; и таким способом образуется самосознание как тех, которые живут в Пекине и у Ориноко, так и тех, которые живут с нами. Если бы захотели спросить, кем бы я был, родившись там или здесь, то это было бы бессмысленным, потому что при этом предполагалось бы, что то же самое Я, которое стало у нас этим определенным человеком, могло бы стать совершенно другим, и что этот другой и я были бы равны. Иначе говоря: если бы условия определенной личности мыслились замененными другими, то тожество личности можно было бы считать за ничто. Даже допустив мнение, что одна и та же душа при различных обстоятельствах достигает различных кругов мыслей и желаний, мы все-таки не должны будем приписать самосознание одного круга мыслей и самосознание другого одному и тому же субъекту; потому что душа, совсем не являясь фактом сознания, не служит ни субъектом, ни объектом самосознания. Итак, о душе можно сказать, что приписываемое ей Я (Ichheit) – случайно, и что почти также случайна для этого Я (Ichheit) – душа, несознаваемый субстрат самосознания. Поэтому не надо оставлять внутреннего восприятия, которое одно только может научить каждого тому, кто он такой, и которое, с помощью воспоминания из прежней жизни, научает его этому даже довольно определенно.

Если в обыденной жизни кого-нибудь спрашивают, кто он такой, то он называет свое положение, имя, место жительства и место рождения. Те или другие внешние определения его Я управляются и его поступками. Он исполняет свою индивидуальную должность, свои семейные обязанности и проч.

Имеем ли мы, кроме этого индивидуального Я, еще какое-нибудь другое? Не допускаем ли мы в обыденной жизни ошибки, рассматривая как нечто случайное для нашей личности те обстоятельства жизни, которые, конечно, могли быть другими? Ведь, мы все-таки познаем свою собственную личность только при этих обстоятельствах и в отношении к ним.

Конечно, этот способ представления одержал бы победу, если бы только сам по себе он был выполнимым. Но, во-первых: ни в одном мгновенном восприятии я не нахожу себя только как индивидуума; лучше сказать, здесь должно приходить на помощь воспоминание. В каждом новом моменте я предполагаю себя как нечто известное из предшествующего времени. А это предполагаемое известным всегда может быть лишь настолько же неопределенным, как сумма наполовину потухших воспоминаний из различных и отчасти далеких времен. Из этого следовало бы, что я не знал бы в точности, кого я, собственно, разумел, говоря о себе как индивидууме.

Во-вторых: индивидуальные определения меня самого являются агрегатом, который постепенно вырос и теперь еще понимается в возрастании. Если бы Я равнялось этому агрегату, то оно беспрерывно изменялось бы и никогда не выполнялось. Но в самосознании мы усматриваем себя как нечто известное, существующее и уже данное налицо.

В-третьих: агрегат не обладает никаким реальным единством; он есть многое; о себе же я говорю как об едином и реальном.

В-четвертых: вся сумма моих представлений, желаний и индивидуальных состояний не образовала бы никакой личности, если бы не было субъекта, для которого те индивидуальные определения служили бы внутренним зрелищем.

В-пятых: для этого субъекта, для знания о себе самом, является случайным то, что могло бы представляться познаваемым. Поэтому отвлекаются от частных определений познаваемого и характеризуют