Необычный взгляд. Если бы он знал.

Я создал новый почтовый ящик. Новые аккаунты в социальных сетях. Новую биографию – лаконичную, без деталей. «Живёт и работает в Санкт-Петербурге. Публикуется с 2019 года».

Никаких фотографий. Никаких интервью. Лев был голосом без лица, текстом без контекста. И это устраивало всех. В эпоху, когда каждый выворачивает себя наизнанку в соцсетях, когда личное становится публичным, а публичное – товаром, анонимность казалась экзотикой. Приманкой. Загадкой.

– Ты читал этого Льва? – услышал я однажды в кафе, куда зашёл выпить кофе перед съёмкой. – Да, странный тип, – ответил собеседник. – Пишет так, будто смотрит на мир через камеру. Всё очень… визуально.

Я чуть не поперхнулся. Опустил голову, уткнулся в телефон. Сердце колотилось как сумасшедшее. Они говорили обо мне. О человеке, которого не существовало. О маске, которая стала реальнее лица.

Странное ощущение – слышать, как незнакомцы обсуждают тебя и при этом не знают, что это ты. Будто ты призрак, который случайно подслушал разговор живых о себе.

Именно тогда я понял, что Лев стал чем-то большим, чем просто псевдоним. Он стал отдельной личностью со своими привычками, своим голосом, своим взглядом на мир. Я мог представить, как бы он ответил на тот или иной вопрос, какую книгу выбрал бы в магазине, какую музыку слушал бы в наушниках.

Лев был не просто маской – он был версией меня, которой я никогда не был. Спокойной. Уверенной. Цельной.

Иногда я думал: кто настоящий? Я – человек, который просыпается в холодном поту от ночных кошмаров, часами сидит за монтажом, боится встречаться глазами с незнакомцами? Или Лев – чей голос звучит со страниц, чьи слова находят отклик в сердцах читателей?

Чем больше я писал, тем больше запутывался. Лев писал о вещах, о которых я никогда не думал. О детстве, которого у меня не было. О любви, которую я не испытывал. О чувствах, которых не понимал.

Однажды я сидел в парке – выдался редкий свободный день между проектами – и наблюдал за детьми на площадке. Их смех, их движения, их конфликты и примирения. Мне хотелось снять это – поймать в объектив эту непосредственность, эту живость. Но камеры с собой не было.

И тут я поймал себя на мысли: а что бы написал об этом Лев?

Ответ пришёл сразу. Лев написал бы о том, как эти дети напоминают ему его самого – в другой жизни, в другом времени. Как он стоял на такой же площадке, в таком же парке, и чувствовал такую же радость от простого факта существования.

Но у меня не было таких воспоминаний. Моё детство прошло не в парках, а в тесной квартире с вечно уставшей матерью и телевизором в качестве няньки. Я не помнил, чтобы когда-нибудь играл так – беззаботно, самозабвенно, с полной отдачей.

Откуда же Лев взял эти воспоминания? Из каких глубин моего подсознания они всплыли? Или я просто придумал их – как придумывают фоны для своих персонажей писатели?

Письмо открывало во мне то, о чём я не подозревал. Вытаскивало на поверхность образы, чувства, мысли, которые я похоронил так глубоко, что забыл об их существовании. Оно было не просто способом самовыражения – оно было археологическими раскопками моей собственной души.

И с каждым новым текстом, с каждой новой публикацией я всё больше привязывался к Льву. Он стал моим альтер-эго, моим лучшим «я», моим проводником в мир, где слова имели значение, где истории могли изменить жизнь, где существовала связь между людьми – настоящая, глубокая, несмотря на анонимность.