И, то ли от неловкости, то ли от неожиданности, она засмеялась. Её небрежный, нахальный смех барабанной дробью забился в ушах Лузова. Эта нехитрая насмешка кольнула его в самое сердце и засела в нем, как заноза.

– Ты сможешь полюбить меня, – робея, произнес он.

– Нет, нет, прости, это невозможно, – отрезала Маша, вдруг почувствовав себя виноватой. Этого чувства она боялась больше всего на свете и всегда бежала от него. – Наш женский мозг отравлен литературой и кинематографом, где любые отношения – это индивидуальная трагедия. Нам не хочется того, что само идет в руки, нам необходимо страдать от любви.

Она произнесла это с легкостью, не принимая всерьез, и не могла даже предположить, каким адом обернутся для нее эти слова.

– Тогда оставим, – буркнул Роман Борисович и быстро скрылся в дверях павильона. Маша с нежностью посмотрела ему в след. «Какой же он чудной» – произнесла она про себя. – «И ведь вполне искренне. Но не было и щелчка в голове, даже рука не дрогнула». Она ждала, что что-то обязательно екнет, щелкнет, крякнет внутри, предвещая настоящую любовь. В свои двадцать четыре года она и не задумывалась о замужестве, оно было ей попросту неинтересно. Только Лузов об этом не знал. Он копался лишь в себе одном, ковыряя свое нутро тупой пластиковой ложечкой – так гадко и тягуче было его состояние.

«Сейчас, как никогда, ему было ясно, что искусство всегда, не переставая, занято двумя вещами. Оно неотступно размышляет о смерти и неотступно творит этим жизнь»^>6

На следующий день Лузов действительно отправился в издательство. С самого пробуждения ходил он по дому, еле передвигая ватные ноги, как старик. Дело нешуточное: фактически встал перед ним вопрос мечты всей его жизни. Ему никогда не было достаточно просто читать литературу и изучать ее. Он хотел создавать литературу, хотел быть ее частью, подобно тому, как каждый из нас хотел бы быть причастен к чему-то великому. Лузов был одержим своей мечтой, как наркотиком, а желание творить порой доходило в нем до страсти.

И вчера эта встреча с Машей казалась ему кошмаром наяву? О нет, настоящий ужас подстерегал его сегодня. Голова раздулась от мельтешащих мыслей и сомнений, по телу пробегала нервная дрожь. Лузов прекрасно знал, что в издательстве никто его не ждет и никому он там, честно говоря, не сдался. Значит, придется навязываться? Писателю – навязывать свое творчество! Никогда не мог он даже подумать о такой безумной затее. Но делать нечего, решение принято, он готов к любой критике. Тем более, утешал себя он, там будет Мари. Уж она-то не даст его в обиду!

Маша работала в крупнейшем издательском доме «Свободное слово» около года, и ей выпала необычайно выгодная возможность ассистировать самой Светлане Родионовне Плутовой – матери-героине в литературных кругах. Эта женщина прошла огромный путь и на закате своих зрелых лет основала собственную редакцию. Не исключено, что на этом поприще ей пришлось идти по головам. Нельзя винить ее, в этом мире все по заветам эволюции: более сильная особь перегрызает горло слабейшей и медленно, но верно подбирается к вершине пищевой цепи.

Мария Агафонова, филолог по образованию, со школы мечтала работать в редакции, выпускать книги, каждый раз наслаждаясь запахом типографской бумаги. Она вовсе не обладала такой же хищной острой хваткой, как ее начальница, зато была организованна и старательна. Собственно, она и посоветовала Лузову, причем очень настоятельно, отправить свои работы Плутовой. Конечно, никаких гарантий в таком деле дать нельзя, но это все же лучше, чем писать прекрасные вещи, возможно, будущие шедевры, «в стол». Маша сама подсуетилась и уговорила Светлану Родионовну пригласить Романа Борисовича на ближайший ужин, который устраивала редакция. На это важное мероприятие были приглашены многие именитые авторы Москвы: Регина Донская, Марина Ветелицкая и даже сам Владислав Полонин. У Лузова глаза на лоб полезли, когда он узнал, какого уровня гости будут на этом званом ужине, даже несмотря на то, что ни одного из этих писателей он не любил.