– Мне ничего… Только вопрос к Вячеславу: не продашь свой ножичек? Очень он у тебя красывий.

Вяч глянул на пояс. Этот ножик куплен в Риге. Сувенир. Крохотное толстое лезвие из так себе стали на чёрной рукояточке. Довольно тупое. В кожаных ножнах. Вот они, пожалуй, красивыми и были, тиснёные с простеньким орнаментом. Главным привлекающим достоинством ножика была цепочка, которой Вячеслав соединил ножны с рукояткой, и значок, приколотый к ножнам. Болтался сувенир на поясе для интриги и украшения. Заинтриговал кавказца.

– Нет. Не продам. Это мой амулет – удачу в походах приносит.

– Ты его, значит, носишь, а он тебе удачу прыносит… Да, если амулэт – продавать нэльзя, – согласно покивал кавказец, коротко призадумался. – Тогда давай мэняться. Что ты хочешь взамен?

– Послушай, Рэзо, я вообще не готов ни к продаже, ни к обмену… Разве что кинжал кавказский национальный…

– А вот это у нас не получится. У нас кинжалы родовые – от рода к роду по наследству. Их тоже нельзя ни продать, ни менять… А вот это тебе не надо? – кавказец согнул указательный палец крючком и словно поманил им.

«Это что за намёк такой» – подумал хмуро Вяч.

– Не понял, – сказал вслух.

– Какой ты непонятливый, товарищ камыссар. Ну – вот это, – забросил руку за спину кавказец и выбросил её оттуда с… пистолетом Макарова в кулаке. – Я тебе – пыстолэт, а ты минэ – свой кынжальчик.

Вячеслав взял в руку грозно увесистый предмет. Настоящий. И номер заводской…

– Ты нэ самневайса. У меня к нему и две запасных обоймы есть – все твои будут. Стреляй кого хочэшь!

– А я, понимаешь ли, нэ хачу, – вооружился зачем-то акцентом и Вяч. – Не возьму я твой пистолет. Давай лучше останемся каждый при своём оружии.

Сказал эти слова Вячеслав с внешней твёрдостью и с внутренним сожалением: иметь пистолет, что ни думай и что ни говори, не лишне… Не предполагал он, что вскоре вспомнит о том пистолете…

– Ну, если совсем не хочешь… – Рэзо, не договорив, вздрогнул от внезапно резко хлестнувшего тишину выстрела. За ним сухо треснул другой. Кто-то дико завизжал. – Что такое?

Все лежавшие выскочили наружу. Снова загремели выстрелы, раскатываясь по окрестностям переливчатым эхом. Кто-то палил, судя по звукам, где-то поблизости. Рэзо прислушался – помчался на звук. Пистолет из его руки куда-то подевался. А на выстрелы никто из окружающих, кроме группы туристов, не обратил никакого внимания. Спокойно прошагал какой-то мужчина в сванской шапочке с карабином на ремне через плечо… Второй шёл ему навстречу с винтовкой… Средь бела дня открыто с боевым оружием. Пистолет запросто за какой-то ерундовый ножичек… Вернулся Рэзо, смеясь и качая головой.

– Почему стрельба? Что случилось? – повернула в его сторону голову Тамара, не приподнимая её со своего рюкзака, лежавшего на полу.

– Потому стрэльба, что стрэляли, дэвушка красавица, – Рэзо хлопнул себя по бедру. – Этот Томаз такой горячий, такой бурный… Вулкан, а не Томаз. Атомная бомба, а нэ Томаз… Тут рядом склад продовольствия для гэологов. А он его дыректор, и мой началник, и он ушёл немножко по своим дэлам. И в тот склад забрела сабака по своим нуждам. И сожрала круг колбасы. Копчёной – она ей понравилась. Ещё бы – дарагая такая… И Томаз взял карабин и застрелил эту жадную и савсем плохую сабаку. А потом пэрестрэлял всех других сабак, которых увидел вокруг сэбя. Всэх до одной… Шесть штук. А пэрвая собака оказалась сукой кормящей. И у неё шэсть щенков. Бэз папы… Кто их теперь кормить станет? И вот тот Томаз сэйчас сидит возле тех щенков и плачет насквозь – кается: «Сиротки мои, как же вы теперь бэз мамы с папой… Простите мэня, сволочь такую – я теперь ваш папа буду, сукины вы дэти». Пёс, который сука, между прочим, охотничий и породистый… Был… То бишь, была.