Сбилось, зашипело помехами: в рубке глубоко под землей шумели, боролись и падали.

– Дэн! – Айви заорал и заметался по брёвнам. Летнее солнце палило сквозь чахлый туман. – Дэн! Отпустите его! Отпустите!

А потом, когда далёкая возня затихла, появилось чувство, что Айви рассматривают.

2.

На двери ещё виднелись цифры: «семьсот семьдесят два». Номер пассажирской каюты, ничего о ней не говоривший. Багровый аварийный свет горел очень тускло. У порога каюты раскинулась тёмная лужа, подёрнутая масляной пленкой, и Дэн, перешагнув её, качнул дверь вбок. Механизм не препятствовал – не работал. Вонь палёной трухи – высушенные грибы – хлестнула, заставляя поморщиться. Сидящий на карачках Сэм поднял голову. Глаза у него были налитые кровью и злые.

– Припёрся, – сказала сбоку Йоко.

Одна из Ольсен выставила ногу, обтянутую драным чулком, и хихикнула. Другая малевала губы, не отрывая взгляд от зеркальца. Зеркало не помогало: Ольсен-вторая заехала за контур, отчего напоминала коридорную жертву ограбления. «Мерзкие», – подумал Дэн.

– Давай сюда, – буркнул Сэм.

Дэн положил на покосившийся стол прямоугольный футляр. Шесть ампул. Он рисковал здорово. Сэм, дёрнув носом, задумчиво хмыкнул. Порывшись в карманах, главарь достал карточку и лениво припечатал её рядом.

– Она не моя, – упавшим голосом ответил Дэн.

Йоко сплюнула.

– Вот горе-то – впору на пол упасть и расплакаться. Ты карту просил? Забирай и выкатывайся.

– Ну что ты, полосочка, – нежно сказала Ольсен с накрашенным ртом-раной. – Парнями разбрасываешься.

Ольсен Драный Чулок рассмеялась.

Она – или вторая, поди различи их, близняшек – вчера смеялась так же. Низким, похотливым липким смехом, когда сразу трое воняющих, грязных работяг с очистной зажимали Ольсен в закутке за задраенным конференц-залом. Дэн успел увидеть мало: голые потные спины мужчин с корявыми буграми мускулов, белобрысую, запрокинутую к стене голову. Он удрал раньше, чем кто-либо мог его заметить, и долго ещё ощущал омерзение. Культисты Замкнутости вешали учёных, которые стремились вытащить людей из мрака к свету – а люди превратились… в это.

Сэм грубо шлёпнул Чулок по ляжке.

– Тут всё моё. Заткнитесь, дуры.

«Общественное» – Дэн не сказал это вслух.

– Катись, – вновь повторила Йоко.

Чужая карточка царапала ладонь. Дэн не решался взглянуть на неё до поворота, но потом, пересилив себя, посмотрел и вздохнул. Потёртая, с трещиной, незнакомая карточка – не его, не Даля. Должно быть, она неактивна, и всё было впустую. Воровство. И отложенное, по сути, убийство. Дэн не знал, кто теперь из-за него погибнет. Хорошо бы, только он сам.

Под тремя широкими полосками границы, нарисованными на заляпанных стенных панелях, Дэн присел на ящик. Он снял правый ботинок и достал из-за пояса нож, который незаметно позаимствовал в столовой. Сделав глубокий разрез на резиновой жёсткой подошве, Дэн затолкал туда карту и, сунув руку в ботинок, проверил, не помнётся ли спрятанное. Он заметил, что штопка у носа расходится. Надо чинить, пока снова не образовалась дыра.

Ботинки Даля – велики, зато целые – Дэн берёг для побега.

Еле слышные звуки заставили Дэна встряхнуться. Заунывное пение, эхом летящее через изгибы коридоров, с большого расстояния казалось тоскливыми обрывками плача. Звуки лгали. Дэн обулся и стал. Он втянул в себя сырую затхлость Юга и пошёл вперёд, всё ускоряя шаг. На плечи и волосы ему иногда падали склизкие капли.

– Нет, нет, – твердила Мона. – Нет, Никушка. Ты девочка. Тебе нельзя смотреть на наказание.

– Но я хочу! – внучка Моны ревела.

Бассейные волокли пластмассовый лежак и переругивались. Галдящий выводок Францески вжал Дэна в стену, и он терпеливо стоял, пропуская, пока последний малыш, ещё нетвёрдо ковыляющий, но уже обёрнутый в чёрно-красный флаг Замкнутости, не просеменил по вытертым плитам. Тепличников оторвали от работы, и они – грязные халаты распахнуты, на руках перчатки – прошествовали мимо, мазнув терпким запахом зелени. Колин, увидев Дэна, отвернулся. Дэн посмотрел ему вслед, уже давно не чувствуя ни злости, ни презрения. Колин лысел. От шеи вниз за ворот у него сбегали старческие пятна. Колин выращивал латук и помидоры. Это получалось у него хорошо. А вот учёный не вышел – да и просто друг тем, кто когда-то считал его другом.