На шее покоился единственный яркий акцент образа – шёлковый палантин цвета расплавленного золота, мастерски расшитый крошечными кристаллами, мерцающими при каждом движении, словно созвездия на ночном небе. По краю шарфа вилась фраза, вышитая мелкими серебряными буквами:

«Reach for the stars, even in dreams».

«Тянись к звёздам, даже во снах».

Этот шарф значил для Полины больше, чем аксессуар – талисман, священная память о другой жизни, о времени, когда мама смотрела на неё с искренней любовью и неподдельной гордостью. Мама подарила его на десятилетие, завязала на шее своими тёплыми руками и прошептала слова, которые Полина хранила в сердце все эти годы: «Однажды весь мир будет у твоих ног, малышка. Помни об этом».

И вот теперь он, весь этот ослепительный мир, раскинулся драгоценным ковром возможностей у её ног. Аплодисменты грохотали, как морской прибой, накрывали волной восхищения и признания. Полина ощущала себя невесомой, почти бестелесной, словно могла взлететь от малейшего дуновения весеннего ветра.

На финальном развороте она позволила себе лёгкую, едва заметную улыбку. Камеры щёлкали с утроенной скоростью, жадно ловили каждое её движение. Она точно знала – эта фотография будет украшать обложки всех модных журналов, её лицо станет символом сезона.

«Я сделала это. Я доказала. Я победила».

Внутри растеклось тёплое чувство абсолютного триумфа, сладкое, как мёд. Полина представила, как где-то в зале сидит мать – наблюдает с тоской в глазах, жалеет о своём равнодушии, о потерянных годах, о…

***

– Почему ты даже не помыл посуду за собой, свинья! Загадил мою квартиру!

Резкий женский крик, полный ярости и отчаяния, выдернул Полину из сна с такой же безжалостностью, с какой вырывают больной зуб без анестезии.

«Добро пожаловать в реальность, дорогуша».

Она открыла глаза, моргнула несколько раз, возвращаясь в этот ад, который ненавидела каждой клеточкой своего тела. Её комната – достаточно светлая и просторная, с розовыми обоями, с разбросанной повсюду косметикой и вырезками из модных журналов на стенах – казалась теперь жалкой театральной декорацией. А настоящее – весь этот дешёвый, тошнотворный ужас – жило за стеной.

«Увы и ах».

– Отстань, у меня куча работы, – грубый мужской голос, как наждачка по стеклу, прервал надрывные мамины крики.

Дмитрий-Димочка. Очередной мамин любовник из длинной вереницы неудачников, который поселился у них всего пару недель назад, а уже начал качать права, будто был не простым айтишником в занюханной компании, а как минимум принцем датским. Или Биллом Гейтсом.

«Почему мама всегда умудряется подобрать самый отборный человеческий мусор?»

Полина давно заметила, что у неё был особый талант на отпетых козлов. Как у свиньи, натасканной на трюфели – только вместо деликатесных грибов мама безошибочно находила образцовых идиотов.

Она ненавидела его всей душой – за громкий, хрюкающий смех, за сальные шутки, от которых хотелось вымыться с мылом, и за «упоительные» симфонии по ночам (и не только по ночам), когда стенка дрожала в такт этим животным звукам. Последнее – особенно мерзко, просто до тошноты и спазмов в желудке, до желания разбить себе барабанные перепонки, лишь бы не слышать.

– Это не твой дом! Ты тут вообще-то на птичьих правах, урод!

Грохот – что-то упало. Звон разбитого стекла.

«Может, наконец-то мамина любимая ваза? Ой, какая жалость».

Полина закрыла уши руками, но крики всё равно просачивались сквозь пальцы, как яд сквозь поры кожи. Она знала этот сценарий наизусть, каждую реплику, каждую паузу – бессвязные оправдания матери, слезливое примирение с позволением остаться еще, а затем несколько дней напряжённой тишины, звенящей, как струна, готовая лопнуть в любой момент.