Тем временем я разогрел на чугунной сковороде, ровеснице миксера, кусочек сливочного масла и положил белоснежный ломтик хрустящей булки, отрезанный специальным ножом для резки хлеба. Обычный нож такие батоны не резал, а только сплющивал и рвал на кусочки. Считается, что белизна хлеба – результат использования особых добавок, и других технологических ухищрений, не делающих его полезнее, но заедать чашечку ароматного кофе серым, кисловатым на вкус, хотя и более полезным ломтем ржано-пшеничного мне не хотелось. Но и потом, все дело в мере. «Если немножко, то можко», придумал я для себя такое оправдание с самоизобретенным словом «можко».

После завтрака мне действительно полегчало, и тут я вспомнил о своем вчерашнем удачном приобретении за 50 рублей.

Как только шарф был возвращён с холода, снят с верёвки и сложен, я с удивлением обнаружил, что он заметно увеличился в объеме.

Следовательно, сделал я вывод, холодный воздух действует на шерсть таким образом, что она распрямляет свои волокна, причем этот механизм запускается в действие при низкой температуре вне зависимости от того, живая ли это шерсть, растущая на животном (все мы видели, как «распушивается» домашняя кошка, стоит ей очутиться на морозе) или уже состриженная и используемая в производстве одежды для человека.

Я поймал себя на мысли, что больше всего удовлетворён не столько этим умозаключением, сколько тем, что с помощью мороза и свежего воздуха удалось избавиться от компрометирующего запаха духов. Мне ещё не приходилось попадать в ситуацию, когда запах женской парфюмерии являлся бы нежелательной уликой. Но мало ли что может пригодиться в жизни, никогда не угадаешь, подумал я, и решил взять этот способ на заметку.

Чтобы не подвергать себя риску так некстати заболеть традиционной зимней простудой и, заодно, согреть горло, я воспользовался своей покупкой и намотал шарф вокруг шеи. Приятное тепло разлилось по плечам, поднялось до воспалённых гланд и слегка защекотало голосовые связки. Кстати, многие не знают, что греет – вернее, удерживает тепло, – не сама шерсть, а та прослойка воздуха, которая заключена между её волокнами, поэтому, чем длиннее, тоньше и кучерявее шерстинки, тем эффективнее задерживается в них воздух.

Я осторожно прокашлялся и произнёс придуманную за секунду до этого фразу:

– «С добрым утром, Лев Прутиков!» – и хотел закончить её, но не узнал тембра и интонации своего голоса, а имя и фамилию договаривал уже по инерции, так как такой голос никак не мог принадлежать рядовому сотруднику, находящемуся в самом начале своей научной карьеры в скромном учреждении с громким названием ГИПТРАНС, унаследованным от прежних времён. Признаться, и фразы такой или, хотя бы, близкой по смыслу, в стенах проектного института ни разу не звучало.

Я рискнул продолжить эксперимент и проговорил следующую тираду – её даже не пришлось придумывать, она сложилась сама собой:

– «Вы, Лев Семёнович, самый ценный работник нашего отдела. Пишите заявку на оборудование и время: мы удовлетворим её в первую очередь и в максимально полном объеме».

Голос опять поменялся. Утратил свою солидную басовитую звучность, но приобрёл какой-то оттенок внушительной уважительности, хотя и стал заметно тише, со свистящими обертонами. Концовка фразы звучала на удивление убедительной и сходу отметающей любые возможные возражения. Особенно мне понравилась интонация в словах «в первую очередь» и «максимально». Такой голос мог бы принадлежать начальнику моего отдела, если бы эти слова входили в его словарный запас, выделенный для речевой коммуникации со мной. Но и слов таких у него не было для меня, да и такой интонации.