– Здесь ты с тоном напортачил, а здесь не дал перспективы в кронах деревьев и получилась каша, а ведь между ними воздушная среда существует и во многих местах сплошные черноты. Запомни: тень от любого предмета всегда должна быть прозрачная, а у тебя она глухая и грязная к тому же. Грязь в картине – это смерть живописца, это просто недопустимо. Везде находи свой цвет. Например, смотри: у тебя листва на деревьях и трава покрашены одним зелёным цветом, а если бы ты был более внимательным, то заметил, что по цветовому тону они всегда разные и далеко не локального цвета. Опять же: при солнечной и пасмурной погоде цвет и тон одного и того же пейзажа резко отличаются, что часто не все пейзажисты понимают. На выставках я это постоянно наблюдаю: названа картина «Солнечный день», начинаешь смотреть, а там солнце и не ночевало – всё серо и безжизненно. Как пейзажист ты должен знать главное правило: нет ни одного предмета, одинакового по тону и цвету. И ещё запомни: картина живёт по своим законам, которые часто не совпадают с реальной природой, и, по большому счёту, живописца можно назвать иллюзионистом…

Внимательно слушая его наставления и понимая его правоту, я сдерживал свои эмоции и в дальнейшем старался не делать подобных ошибок. Правда, это далеко не всегда удавалось, так как, работая на природе, очарованный её красотой, начинаешь впадать в некий экстаз (я думаю, живописцы меня понимают), и почти все правила и наставления вылетают из головы, и творишь больше чувствами, чем разумом, который появляется позднее, когда ты приходишь с этюдов домой и начинаешь более внимательно рассматривать то, что у тебя получилось…

Однажды Юра позвонил мне и радостно сообщил:

– Представляешь, я вчера вышел на балкон и вдруг увидел, как вокруг Останкинской башни летает НЛО. Я даже зарисовал все его замысловатые передвижения, и мне почему-то так вдруг захотелось уехать из Москвы на природу, что даже какая-то внутренняя дрожь во всём теле появилась. Ты же знаешь, что у меня есть дом во Владимирской области, в деревне Жары. Там шикарные живописные места. Так что приглашаю тебя на этюды на недельку-другую. Не пожалеешь! Точно тебе говорю. Ехать туда всего одну ночь на поезде до Мурома, а там часа два на автобусе – и мы на месте.

В деревне мы прожили две недели и каждый день рано утром уходили на этюды. Сама деревня – словно из девятнадцатого века: крестьянские избы, завалинки, собаки в будках, повсюду бегают петухи и куры, утки опять же полощутся в реке – жизнь размеренная и неспешная, – расположилась на берегу неширокой, но очень живописной реки Ушны: извилистая, с невысокими берегами, поросшими кустарником и старыми раскидистыми вётлами, отбрасывающими «прозрачную» тень на тихую, медленно текущую воду, с то и дело встречающимися деревянными мостками, предназначенными для стирки белья, и упавшими в воду деревьями. Для художника-живописца, влюблённого в родную природу, благодатное место. Я действительно, бродя вдоль реки в полном упоении, писал только этюды, которые в дальнейшем легли в основу некоторых моих картин, а вот Юра, к моему удивлению, ходил всё время в одно и то же место – к роднику, и писал картину, на которой он изобразил бабу, стирающую бельё, причём каждый день картина выглядела по-новому, менялось всё – и компоновка, и цвет, и техника письма. А на мои вопросы, почему он так упорно занимается только этой картиной и всё время переписывает её целиком, Юра рассеянно смотрел на меня и или только хмыкал, или односложно отвечал: «Так надо».

За день до нашего отъезда домой мы, как всегда, утром отправились на природу заниматься живописью и у речки разошлись в разные стороны: Юра – к своему любимому роднику, чтобы в очередной раз всё поменять в многострадальной картине и, видимо, отыскать таким странным способом «философский камень», а я, тогда легкомысленно насвистывая незатейливые мелодии, – бездумно наслаждаться красотой природы и писать свои бесконечные этюды, за что как-то вечером, презрительно взглянув на меня, мой наставник назвал меня «несуном». На моё недоумение он пояснил, что у них в Союзе так принято называть художников, которые только и занимаются тем, что пишу одни этюды, а до настоящих картин у них руки не доходят или просто «мозгов не хватает», чтобы создавать серьёзные и глубокие вещи. Я не обиделся на него за это странное и несправедливое высказывание, да и зачем обижаться на слова учителя, тем более что у меня уже выработался свой метод создания картины: использовать этюды как идею, как начало для написания серьёзного произведения. Так делали многие мастера прошлого: в тихой и благоприятной атмосфере мастерской, где тебя ничего не отвлекает, спокойно воплощать свой замысел на холсте, используя рабочие материалы в виде написанных с натуры этюдов.