– Видите, никаких вен нет, а ведь как страдал раньше, как страдал: жуткий тромбофлебит был, а вот теперь нету его. Слава Тебе, Господи!

– И как же вы от него избавились? – едва сдерживая смех, спросил Николай.

– В проруби стал купаться, и вот теперь его нет, а то замучился по врачам бегать – всю ногу искололи, изверги. Думал, что так и помру с тромбофлебитом…

Николай взглянул на Свету Та уже давилась от смеха, и, глядя на неё, он тоже не выдержал, и они уже вдвоём стали хохотать, не обращая внимания ни на странного старика с задранной штаниной, ни на пассажиров, удивлённо и с испугом глядевших на них. Водитель троллейбуса подозрительно косился на них в зеркало заднего вида – «наркоманы, наверное». Старик обиделся и отошёл. А эти «странные молодые люди», избитые, окровавленные, уже любили друг друга и объяснялись таким образом в любви. Кто их поймёт – молодых? Кто сможет вывести эту, не открытую пока, формулу любви? Луна, звёзды, Млечный Путь – всё меркнет перед этой таинственной силой, которая внезапно соединяет в единое целое два сердца, две души, и встреча их запланирована высшими силами уже давно. Годы они могут жить порознь, и не подозревая о существовании друг друга. Ничего, казалось бы, их не связывает в этой жизни, но наступает этот роковой момент, когда их жизненные пути сходятся в одной точке и сливаются в одну жизненную дорогу, по которой они уже идут вдвоём…

От Светы он вернулся только под утро. После страстной и почти бессонной ночи он чувствовал приятную расслабляющую усталость. В квартире было душно, пахло скипидаром и масляными красками. Он подошёл к окну и открыл форточку: свежий морозный воздух ворвался в комнату. Насвистывая, он прошёл на кухню. Зажёг газовую конфорку, налил воду в чайник и поставил его на огонь. Внезапно зазвонил телефон. Он не хотел брать трубку, но телефон звонил не переставая. Николай не выдержал и взял трубку.

– Ну наконец-то, – услышал он Ленкин голос, – где ты пропадал? Я тебе со вчерашнего дня звоню, как ненормальная, а тебя всё нет и нет. Я уже беспокоиться стала: вдруг что случилось. Ну чего ты молчишь?

– Я не молчу. Я думаю.

– Думаешь, что бы мне такое соврать?

– Когда это я тебе врал?

– Так что с тобой произошло – скажешь ты мне наконец?

– Любовь, Леночка, любовь.

– Какая ещё любовь? Ты пьяный, что ли? Плетёшь сам не зная чего.

– Я влюбился. Понимаешь ты меня? Втрескался по уши! По самые уши! Поняла меня?

– Ты всё это серьёзно говоришь или шутишь? Если шутишь, то шутки твои дурацкие. – Голос у Лены дрожал, и Светов чувствовал, что ещё немного и она заплачет. – Кто она? Я её знаю?

– Нет, не знаешь. Я её и сам до вчерашнего дня не знал. Так получилось, Ленок, – не обижайся.

Из трубки доносилось всхлипывание.

– Лена, кончай реветь. Выслушай меня спокойно…

– Все вы, мужики, сволочи! Никому нельзя верить! Сволочи… Сволочи…

Светов пытался её успокоить, но все его усилия оказались тщетными: она плакала, выкрикивая оскорбления, и наконец бросила трубку.

Он сел на пол и закурил. «Мерзко всё вышло, – подумал он, – но что же делать? Может быть, не надо было так сразу и со временем всё само собой бы утряслось – без этих душу раздирающих эмоций? Да нет, так всё же лучше, а то обман получился бы, а это ещё хуже». Он медленно поднялся и подошёл к мольберту, на котором покоилась начатая два дня назад картина. Зимнее утро не спешило расставаться с ночными сумерками, и картина выглядела тёмным провалом в серебристом полумраке, и чем дольше он на неё смотрел, тем больше она возбуждала в нём какие-то неприятные ощущения. Что это были за ощущения, он не понимал, но вызывали они у него в душе чувство дискомфорта и досады. Может быть, картина и не была в этом виновата, – а всё то, что с ним произошло за это время. Он уже не думал об этом.