«А что если её бросить на крышу?» – Неожиданно и как-то по странному отчужденно подумалось мне. Однако сейчас же взорвавшаяся неоглядная душевная сила не дала мне времени решить это сознательно. Она едва ли не подбросила меня с места, стремительно поведя на стоящий в дверях наклонный световой столб. Протиснувшись через проем наружу, я резко зажмурился от прямых солнечных лучей. Но не остановился. А с закрытыми глазами расчетливо отошел от дверей на столько, чтобы стал виден шиферный склон. Повернувшись, решительно открыл глаза и с замахом бросил «Обществоведение» на крышу. Растрепавшаяся в полете книга, отчаянно махая заламывающимися картонками обложки, будто дряблыми крыльями, опустилась на шифер развернутой. Ссохшимися до хрупкости страницами вниз. И мигом превратилась в какой-то толстый и, похоже, тоже зачитанный до ветхости том. Испугавшись, что он рассыплется от удара о землю, я метнулся вперед, чтобы успеть поймать его в руки. И схватил-таки растопыренными пальцами за шершавую и в прошлом явно солидную обложку. А когда, суетясь из-за чрезмерного возбуждения, повернул титульной стороной вверх – остолбенел, перестав дышать от радости. В центре её золотистыми выцветшими буквами было глубоко оттиснуто: ДИКС ГОЛДЕНБЕРГ. ИЗБРАННЫЕ СОЧИНЕНИЯ.

Боясь поверить в невообразимую удачу, суетно перелистал ветхую книгу. Это оказался действительно Дикс Голденберг, учение которого я оспаривал в своей почти готовой к защите диссертации. Хотя и не прочитал ни одного его оригинального сочинения, а – только обобщал труды критиковавших его отечественных авторов. Поскольку ни в одной публичной библиотеке книг его найти мне не удавалось. А к спецфондам допуска не было из-за отсутствия ученой степени. Которую я мог получить, лишь защитя диссертацию по Голденбергу. Возликовав, попробовал было сейчас же начать читать вожделенную книгу, которую чуть ли не каждую ночь видел во сне и ни разу до сего случая – наяву. Но от страшного возбуждения буквы, будто блохи, скакали перед глазами, как если бы я не стоял на твердой земле, а трясся в пригородном автобусе. Тогда, напрягая волю, решил отложить чтение на время, когда вернусь домой. И – неудержимо захотел помчаться к велосипеду, чтобы поехать немедля. Даже запихал уже Голденберга под ремень брюк и окинул прощальным взглядом чудное строение. Но тут, замешкавшись, подумал, что такого второго случая, когда, по сути дела, можно обменять вышедшие из употребления школьные учебники на ценнейшие книги, мне, может быть, больше не представится. И мною вновь овладело наваждение. Напрочь обмякли, словно отмерли, ноги. Томительно сладко захотелось попробовать бросить на крышу еще какой-нибудь учебник.

Оглушено слушая взорвавшийся в голове гул, возвратился вовнутрь загаженного курами помещения. Давя ногами ссохшийся куриный помет, наискосок прошел к ящикам с книгами, Вытащил на этот раз из кучи три связанных шпагатом учебника. Вынеся их наружу, забросил их по баскетбольному в прыжке двумя руками словно в корзину – на крышу. И почти сейчас поймал такую же тугую связку томов в обложках из искусственной кожи, на корешках которых были названия трудов Оллеонида, Васильева и Дунченяна! А уж таких книг у нас даже на черном рынке увидеть невозможно. Хотя авторов их знают, особенно в наших академических кругах все: от академиков до аспирантов. Старшие и титулованные относятся к ним непримиримо воинственно. Молодые и непризнанные, наоборот – боготворят их и защищают, как могут от нападок. Хотя ни те, ни другие, сдается мне, никогда и не читали их оригинальных трудов.