– Так ты что-то там про квартиру…

– А коль не побрезгуете, барин, то и у меня могёте поквархтировать. Я с вас много за постой не возьму: три рубля при ваших харчах.

«Ну, Сосипатыч! – подумал я. – Жук! Бедный, бедный, а туда же – не упустит лишнюю копейку!» А вслух сказал почти обречённо:

– Согласен!

Черёмуховый пирог

Надя Крупская с детства боялась медведей. История приключилась глупая: старшая девочка, которая была у неё вроде няньки, оставила как-то её раз на святки одну дома, а сама побежала к подружке. Чтобы Надя не заскучала, сказала смотреть в большое зеркало – увидишь, мол, жениха, будет интересно. Долго и с любопытством смотрела маленькая Надя в это старинное тусклое зеркало, пока за спиной у неё вдруг не появился громадный медведь! Надя упала без чувств.

Шли годы, а образ медведя так и стоял перед глазами. Более того, мучила мысль, что это и есть её суженый – ведь так говорила няня. Гнала от себя эти думы прочь, но ничего не помогало. Так и решила: мужа мне не видать, не за медведя же выходить. Так и просидела в девках до двадцати девяти лет. Когда ехала в ссылку, в Шушенское, дав согласие стать женой Володи Ульянова, всю дорогу преследовали те же дурные раздумья: еду в Сибирь выходить за медведя. Сравнивала Володю с тем страшным зверем, показавшимся в зеркале, и ничего не находила общего, разве что глаза – у Володи они маленькие, с каким-то бурым отливом, и которые бывали недобрыми, когда он говорил о том, что было против его убеждений.

Она вспоминала день, когда приехала в село. Это было 1 мая 1898 года. Пришли в дом, а Володи нет. Больше всего это расстроило маму (она приехала с ней в ссылку):

– Твой-то медведь по лесу шастает! – возьми да скажи мама.

Тогда Надя и решила – так оно и есть, значит, судьба за медведя выйти. И окончательно смирилась с назойливой мыслью.

Пока работники у дома Зырянова помогали разгружать подводу с чемоданами, вернулся Володя. Было его не узнать: одет не по-питерски – в кожаных штанах, куртке, в сапогах, с ружьём, – но главное он был совершенно располневший, медлительный, раскосые глазки его стали ещё меньше, а рыжая борода неопрятно щетинилась. Даже интеллигентная мама не сдержалась и выпалила:

– Эко вас разнесло-то!

В Питере он был совсем другим. Постоянно еле слышно подкашливал в кулак, и всё суматошился, куда-то вечно спешил, и при этом изрядно осторожничал. Приходя к Наде и едва поздоровавшись с Елизаветой Васильевной, проходил в комнату, где через узкую щёлку между шторами, смешно вытягивая шею, смотрел на улицу – нет ли хвоста? А потом с аппетитом принимался за блины. Пекла их Надина мама мастерски. Уплетал за обе щёки. А ел он быстро, и не кусал, как это делают все нормальные люди, а рвал мелкими кусочками. Наедине с дочерью Елизавета Васильевна говорила:

– Ну, Наденька, он – наш! От моих блинов он уже никуда не вывернется!

А ещё ведь был настоящий украинский борщ! И кулебяка! И жареный гусь!

Некрасивая Надя (какой считала её мама) ещё тогда свыклась с мыслью: будь что будет, если и предложит Владимир Ильич выйти за него, отказываться не стану. Дело в том, что Володе нравилась Надина подруга Якубовская, с которой она вместе учительствовала в воскресной школе для рабочих. «Кубочка» – звал её ласково Володя. Ей же придумал немного обидное конспиративное прозвище «Минога» или уж совсем под плохое настроение называл «Селёдкой» или «Рыбой». Надя терпела и… надеялась на мамины блины.

Самому же Володе соратники по революционному движению дали кличку «Старик» – за раннюю лысину. Надя в невесты не навязывалась, но политику в этом направлении вела верную. Уже в самую первую встречу с Володей в марксистском кружке она решила рискнуть. Сделать это было не просто. Расходились, как было принято, по двое – дама и провожающий её кавалер. Надя сумела всё точно рассчитать, и провожать её выпало Владимиру Ильичу. Стояла весна, но к вечеру на улице сильно холодало, на тротуарах кое-где поблёскивал лёд. Они шли сначала врозь. Володя, обычно словоохотливый, почему-то молчал. И тут Надя пошла на хитрость: она сделал вид, что поскользнулась.