И вдруг эту тишину нарушило жужжание. Словно большая назойливая муха пыталась прорваться к безмолвным цехам АЭС. Это снегоход со скорчившимся за его рулем седоком несся по заснеженной дороге вперед, к фаллическому ориентиру вентиляционной трубы.

Сердце Зоны не могло допустить столь наглого вмешательства. В ста метрах от входа в саркофаг перед носом «ямахи» с хлопком разрядился «трамплин», нос снегоходной машины подкинуло вверх, она надрывно рыкнула, завалилась набок, придавив ногу почти окончательно окоченевшему Крапу и затихла, растапливая разгоряченным от долгой езды боком снег. Несколько тягучих мгновений сталкер лежал без движения. Потом все же завозился, медленно, вяло, как ленивец, не без труда выпростал из-под техники онемевшую от холода ногу, попытался встать на четвереньки и увидел, что его пальцы до сих пор скрючены, как будто он все еще держится за руль снегохода. Попытки пошевелить ими успехом не увенчались. Стараясь не паниковать, мужчина неловко выпрямился, приложил руки к теплому от перегрузок двигателя боку снегохода. Немного помогло, пальцы нехотя и слабо отозвались на попытки согнуть их. Теперь нужно было согреться изнутри… Чай еще остался. Перчатка скользила по крышке термоса, и Крап снял ее. Снял и ужаснулся – рука была иссиня-фиолетовой, а пальцы черными. Обморожение. Зажмурившись от боли, сталкер отвернул крышку и припал к горлышку термоса. Горячий чай потек в рот, обжег глотку, стек по обмороженному подбородку, едва тронув его теплом. Нужно было вставать и идти. Последняя сотня метров – и он в саркофаге, он почти у цели. Крап выпрямился, сбросил с шеи карабин и рюкзак, отшвырнул сломавшиеся в падении лыжи и поплыл по снежному озеру к черному провалу разверзнувшейся пасти ЧАЭС…

В бетонном нутре саркофага было не так холодно, как снаружи. И все равно стужа была невыносимой. Стены, когда-то грязно серые, с потеками грязи и ржавчины, спрятались за девственным белым покровом колючего инея. Саркофаг походил на огромную морозильную камеру и, в принципе, ею и являлся. Звуки умерли от холода. Цвета потонули в безжизненной белизне. Даже ползущее по ледяному полу существо, когда-то бывшее человеком, сейчас же представляющим из себя лишь жалкую согбенную и почерневшую пародию на это гордое звание, почти не издавало звуков. Существо карабкалось по груде спрессовавшегося, окаменевшего мусора взорванного реактора, тяжело дыша. Содранные почти до кости, полуотмершие пальцы, цеплялись за раскрошившиеся бетонные блоки. Еще один рывок – и человеческое существо увидело Его.

Черный кристалл идеальной формы, с безупречными гранями, стремящимися ввысь, был закован в толстую броню прозрачного льда, как древний мамонт, навек уснувший в водяной толще. Но, в отличие от мамонта, Монолит был жив. Даже сквозь толщу льда чувствовалась его энергия, его потусторонняя жизнь, неспящая в глубине черной глыбы. Не было такой силы, которая могла бы сломить эту жизнь в камне. Не было человека, способного погасить черную искру в сердце Монолита. Как и того, кто сумел бы ему воспротивиться…

Человеческое существо, умирающее от холода, на мгновение ожило. Крап не помнил, кто он, откуда, зачем он шел сюда, он позабыл почти все, кроме одного желания. Самого заветного. Самого настоящего. Единственного.

Обкусанные синие губы разлепились. Сжатые от холода челюсти пошевелились, издавая едва слышный звук:

– Дай мне… согреться…

Монолит гордо и молча возвышался над ничтожным червем. Но даровал ему желаемое.

Крапа сначала затрясло. Жар начался с рук, постепенно захватывая все тело. Конечностям вернулась подвижность, на мгновения зажглись погасшие уже клетки больного, пораженного раком и холодом мозга, наполняя голову мыслями и образами. Засверкали подернутые предсмертной мутью глаза.