– И пурпурные, чтобы не упустить из виду чувство юмора одного из авторов, – уточнил я.
– Ты вот шутишь, а при такой погоде, плитку для мозаики нам не привезут и через неделю.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Завтра я поеду за плиткой, а ты нарисуешь панно на
картоне.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Рано утром Эдуард уехал в город. Умывшись и наскоро позавтракав, я принялся за работу. Кошка, сидя на диване, наблюдала, как я расстилаю картон, делаю наброски, пробую цветовые сочетания. Мыши исчезли, хотя она не проявляла к ним видимого интереса. Присутствие кошки почему-то тяготило, и я решил вынести ее на улицу.
– Пойдем, моя хорошая, во двор. У тебя теплая шубка и не будет холодно.
Она взглянула на меня презрительно и отвела взгляд в сторону. Я поставил животное на снег и быстро вернулся в комнату. Когда я вошел, кошка, как ни в чем не бывало, сидела на диване. Повторять эксперимент мне больше не хотелось. Я чувствовал, что нахожусь во власти надвигающегося страха, и с содроганием ждал наступления ночи. Хотя я никогда не видел покойную старуху, ее образ стоял у меня перед глазами. Она смотрела на меня с мудрым превосходством мертвого, познавшего, наконец, смысл жизни, платой за который и была сама жизнь. Вещая мудрость, глубоко проникающий взгляд и совершенно непонятное присутствие вне бытия необъяснимо, а, следовательно, представляет опасность. Покойники величавы и горды, ибо они знают то, чего не знаем мы. И это, почему-то, внушает страх. Стоит только впустить его в трепещущее тело, и он будет упорно и безжалостно рвать душу на части; бесконечная пытка закончится в предрассветный час – время, когда умирают, не дотянувшись до корвалола, сердечники, затягивают петлю на шее от смертельной тоски алкоголики, и тихо, – от жути происходящего, – воют собаки. Наконец, первый спасительный луч солнца касается сознания, и оно, тихонько постучав, приоткроет скрипучую дверь обессилевшего за ночь разума.
«Буду работать до самого рассвета, чтобы дурацкие мысли не лезли в голову», – подумалось мне. Взяв в руки кисти и краски, я сразу забыл о своих страхах.
На улице завывал ветер, бросая в окна пригоршни снега. Тревога, затаив мрачную силу, витала в комнате. Кошка с любопытством наблюдала за моими действиями. На бумаге рождались деревья, дома, люди. Светило яркое солнце, цвели сады, улыбались женщины, держащие на руках счастливых карапузов. На рисунке не было места для печали, страха, смерти. Кошка с недовольным видом, словно ей не понравился мажорный этюд, спрыгнула с дивана и, подойдя к окну, медленно развернулась и уставилась мне в глаза. Я выронил кисть и понял – сейчас что-то произойдет. На кошке вздыбилась шерсть, ее глаза полыхали оголтело-зеленым огнем. Она вдруг с жутким воплем прыгнула в окно. Зазвенели разбитые стекла, и в тот же миг погас свет. Кажется, тысячи мелких иголок пронзили мое тело. Реальность, пропущенная через призму невероятного и преображенная страхом, превратилась в ужас. Перед глазами мелькали черно-белые тени, слышался дикий хохот, временами заглушаемый истерическим плачем. Моего лица коснулось что-то мягкое и холодное. Мне хотелось бежать, но ноги не слушались, я закричал, но не услышал своего голоса. По освещенной луной комнате метались неясные силуэты, в воздухе развевались серые балахоны одежд. Я медленно опустился на пол, сознание покидало меня. Вдруг передо мной появилась старуха в истлевшем платье. Ее бледное и отталкивающее лицо, обрамленное растрепанными седыми волосами, в зеленовато-лунном свете выглядело особенно страшным. Глаза были прикрыты, обвисшие щеки подрагивали, беззубый рот что-то говорил. Она подняла костлявую руку, и вокруг все остановилось. Стало пронзительно тихо.