Неделю назад он спал со мной в этой кровати, а теперь я смотрела, как он кидается от меня в другой угол и орет: «Не подходи ко мне!». Я не знала, что еще можно подумать. «Не смей приближаться! Не смей!» – Андрей доходил до каких-то неимоверных децибел в своей истерике. Наверно, ни одна беременная женщина в истории человечества еще не вызывала во взрослом мужике такого чувства опасности. Не знаю, может быть, если бы я подошла к нему ближе, он бы не выдержал, и таким ужасным образом решил довести до конца принятое решение уйти из семьи? Он орал минут 40, я сидела и плакала, Коробей, как верный пес, ждал в другой комнате. Прооравшись, Андрей ушел, а я осталась одна. Разговора не получилось. Мне на следующий день надо было ехать к маме.

О ее болезни мне, как я уже говорила, сказала мой врач. Только помочь маме практически ничем я не смогла: доехав до больницы, я сама загремела туда же. Как и в предыдущих беременностях, у меня было снова предлежание плаценты, то есть я могла потерять ребенка при эмоциональных и физических нагрузках. Плюс мое низкое давление. На том сроке, на котором я находилась, это была угроза потери сформировавшегося жизнеспособного ребенка. Врач просто не отпустила меня в самолет, тут же заперев в больнице, и позвонила Андрею. Зная, с какими трудностями я сталкивалась, когда вынашивала Артема и Яну, Андрей отреагировал на разговор с Любовью Ивановной более чем подло, сказав, что мы просто разыгрываем его и давим на жалость, чтобы он вернулся.

Меня положили в том, в чем я была. У меня не было ничего – ни пижамы, ни халата, ни тапочек, не было даже куска мыла. Мне выдали старую ночную рубашку, всю неотстирываемых разводах и пятнах со штампом номера больницы на груди. В 6 утра я пошла на анализы, босиком, в этой ночнушке, зашла в душевую и поняла, что мне просто нечем помыться. Я не могла поверить в происходящее: еще пару месяцев назад мой муж бы сидел рядом и держал меня за руку, а сегодня я одна в клинике, моюсь без мыла, хожу по больничному кафелю босиком и не знаю, кого попросить привезти мне самое необходимое. У меня началась истерика. Мне не хотелось жить. Не в смысле, что я думала выйти в окно или сделать что-то с собой – я просто потеряла вкус к жизни. С пустым взглядом я тихо качалась из стороны в сторону, обняв живот. Я ела, только когда меня заставляли, ни с кем не говорила, ни на кого не смотрела. Приехал Миша Арабов и трясущимися руками впихивал в меня еду. Он почти плакал, сидел бледный и не понимал, как происходящее вообще возможно. В какой-то момент друзья стали бояться приходить ко мне, и, не выдержав, позвали священника – может быть, хотя бы он, поговорив, вытянет меня из этого состояния. Он пытался начать разговор обо мне, но обо мне беседовать я не хотела – мне интересно было говорить только об Андрее.

Он долго слушал меня и сказал: «Ты знаешь, невозможно и нельзя отказываться от подарков Бога. Он дает тебе все – карьеру, семью, здоровых детей, хорошую жену, благополучие. Нельзя быть неблагодарным. Нельзя сказать, вот это я возьму, а детей и жену Ты, Господи, оставь себе, мне они больше не нужны. Ты либо с благодарностью берешь все, либо у тебя все забирают». Мне было в это сложно поверить, я смотрела на священника как на сумасшедшего. Да. Андрей ушел от меня, но оставался 100-процентным игроком сборной, впереди Евро, он любимец тренера, и фанаты рассчитывают только на него. У него был «Зенит», он должен был переподписать контракт с «Арсеналом» или уйти куда-то еще на более выгодные условия. Казалось невероятным, что ситуация может измениться. Но всего лишь через три месяца карьера Андрея посыпалась. Ему свистел стадион, журналисты писали одну статью хуже другой, а я вспоминала слова священника с удивлением от его проницательности…