– Точно… забыл. Спасибо, Тая! – Никита скинул чёрный портфель с изображением на нём красно-синего Человека-паука, сунул дневник в боковой карман.

– А про пятёрку, что получил, тоже забыл? – Тая внимательно смотрела, как он ловко закинул портфель за спину (ему показалось, что это было ловко).

– Уже вспомнил, – Никита улыбнулся правым уголком рта, поправляя перекрученные лямки рюкзака, впившиеся ему сквозь тоненькую выцветшую куртку в плечи.

Тая, опустив глаза, кончиком полусапожка провела по снегу. Словно что-то хотела попросить, но стеснялась.

– Ты не слишком занят, может, погуляем? Проводишь меня до дома? – Тая вопросительно смотрела карими глазищами на Никиту, отчего ему стало не по себе. Само собой! Разумеется, его не нужно уговаривать. Просто оказалось, что Тая смелее его. Столько раз, имея возможность пригласить её гулять, не приглашал. От страха? Может, совсем чуть-чуть и боялся… Скорее потому, что так близки, как сейчас, они раньше не были. Ему кажется, что они становятся настоящими друзьями, и от этого ему так хорошо, так легко и тепло на сердце или в груди – в общем, где-то там.

– Я… я не знаю… если можно… наверное.

Никита уже не рассчитывал на то, что у него появится друг. Хоть и девчонка. Он не планировал совместные прогулки. И всё же охотно желал развеять своё одиночество. Тем более она жила неподалёку от него в пятиэтажке.

Тая рассмеялась, толкнула Никиту в плечо.

– Тогда пойдём!

Дождавшись нужного сигнала на светофоре, Тая пошла по пешеходному переходу. Никита улыбнулся, не веря в происходящее, зашагал следом. Он словно попал в сказку или в параллельный мир, где у него есть друзья и нет проблем. И всё в этом мире с самого утра такое яркое, такое прекрасное. Если не учитывать инцидент с Эдиком – да и то всё закончилось хорошо. Даже снег кажется белее, чем вчера. И вообще, кажется, жизнь налаживается!

Эдик дрожал. Но его дрожь не от ледяной воды, которой окатил его этот слизняк Леманн. Зубы стучали, бесконтрольно ударяясь друг об друга. Дрожь пробегала то по спине, то по локтям, а иногда спускалась к ногам, заставляя колени непроизвольно подёргиваться. Мать стояла перед ним, прислонившись к столу, она пронзительно смотрела на него укоряющим взглядом, проникая в самую душу, будто высасывая всю его энергию.

– Итак, засранец! Твои действия, вызванные не от большого ума, уже перешли все границы. Ты понимаешь, что из-за тебя, гадёныша, может пострадать моя репутация?! Становится сложнее держать в тайне, что ты, к великому сожалению, мой сын. И даже несмотря на то, что у нас разные фамилии, некоторым нетрудно будет догадаться, что у тебя она отцовская. Ты думаешь, мне было легко получить это место? Да я, между прочим, из-за него совершила то, за что, возможно, ещё поплачусь! Но ты же у нас самый умный! Ты думаешь, я не знаю всех твоих выходок в школе? Да я всё знаю и всё вижу! Каждый твой шаг я предвижу. Одного не пойму: сколько ты ещё будешь мне гадить? Может, тебя перевести в интернат для особо одарённых, чтобы о тебе позаботились? Там и проявишь себя во всей своей придУрости. Что молчишь, язык проглотил? Соплями своими весь пол мне испортил, – директор отпрянула от стола, обошла его и села в своё кресло.

Эдик поднял голову, но посмотреть на мать он не осмелился, протёр нос мокрым рукавом. Ему с трудом удалось подавить поток слёз, пытающихся вырваться наружу и залить ему глаза. Он сдержался, он снова смог это сделать, и даже легче, чем в прошлый раз. Когда мать его отчитывала за избиение старшеклассника. Он мог бы легко ей напакостить, рассказав всем, что она его мать, но никто не поверит, да и что его слово может против её слова – слова директора школы? Даже если он скажет, что у него просто фамилия отца, а у неё девичья. Это ещё нужно доказать. А зачем? Зачем ему такая мать? Она же его ненавидит. И держит в этой школе только ради контроля. Почти невозможно держать в себе те эмоции, ту боль и зло, что так давит внутри него. Но если он позволит это выплеснуть перед ней. Если он скажет ей всё, что думает. Она снова закроет его в пустом гараже на три дня. В помещении, где он будет спать на холодном бетонном полу, а вместо туалета ходить придётся в угол. Ни еды, ни света, ни тепла. Вонь до рвоты, холод и сырость. Безусловно, решиться проявить эмоции в её присутствии – это значит вынести себе приговор. На самом же деле Эдик не понимает, что происходит с ним, когда он её видит. Стоит только раз взглянуть в её злые зелёные глаза, сразу наступает паралич. Он чувствует себя травинкой в поле под открытым небом, которую бьёт ветер, бьёт град, кусает мороз или палит жаркое солнце до полного высыхания. Каждый раз в присутствии матери его парализует с ног до головы, он не может ей сказать ни слова в свою защиту, не говоря уже о том, чтобы выплеснуть свои эмоции, нагрубить ей, это невозможно физически. Лишь когда её нет рядом, тогда он чувствует себя сильным и смелым. Только вдали от неё он может говорить всё что хочет и кому захочет. Может сломать и подавить любого, кто встанет на его пути. Он как будто обретает силу, когда её нет рядом. В первый раз, когда она его заперла в гараже из-за разбитой вазы, ему было пять лет. Этот кошмар снится ему каждую ночь. Каждую ночь ужас полностью поглощает его и нет никакого спасения. Разве что проснуться. Порой ему кажется, что он так и не проснулся. Если бы кто-нибудь знал, что он семнадцать раз пытался сбежать из дома, но всякий раз она его находила в течение шести часов, куда бы он ни бежал, где бы он ни прятался. А последний побег и вовсе закончился пятидневным пребыванием в гараже вместо трёх. Тогда он чуть не умер, но это нисколько не беспокоило мать – Эдик украдкой взглянул в её сторону, тут же опустил голову.