На плечах крестоносцев в распятьях застыв.
Две дороги сходились на мне, и во мне
Замыкались дороги. Я бредил во сне…
Но одна восходила звезда надо мной,
Поутру называясь восточной звездой.
И, на запад закатный сходя с высоты,
Принимавшая имя вечерней звезды.
Две дороги сходились на мне, и во мне
Обрывались дороги. Я бредил во сне…
И лежал я, и спал я, и тысячу лет
Нет пути мне, дороги мне собственной нет.
И чужие не всходят во мне семена,
И глухая меня окружает стена.
Две дороги сходились на мне, и во мне
Потерялись дороги. Я умер во сне.
1982
Игра в классиков
Мне скучно, бес.
С младых ногтей в неё влюблённый,
я б и в похмельных снах не счёл
мою мечту – мечтой скоромной,
в живую плоть преображённой,
но нас Небесный промысл свёл;
и…
(«Полно врать, пиита, – слушай:
и в прошлой книге странный случай
в закон возвёл ты, враль беспечный,
а жизнь не враз устроит так», —
укажет мне мой критик вечный,
зоил запойный, враг сердечный,
владелец правды…
– Сам дурак!)
Но я отвлёкся…
Вечный случай
нас свёл одесскою зимой.
Мела позёмка; снег летучий,
виясь по льдистой мостовой,
слепил…
(И ты, Мытищей житель,
друг-собутыльник?! В сём синклите
врагов словесности родной
ужели слышу голос твой?!
Прискорбно. Вот совет: решите —
да беспристрастен будет суд! —
закономерно иль случайно
фамильи ваши в примечанье
к стихам сегодняшним войдут
одной лишь строчкой – чьи тут козни?
О д н о й (!) строкой издатель поздний
помянет ваш угрюмый труд).
Прошу прощенья. В третий раз
начну – и кончу свой рассказ.
Итак, я жил тогда в Одессе
холодной – редкостной – зимой,
у моря южного. И вместе
жила тоска моя со мной.
Томился я (путём без цели
доселе жизнь моя была)
тоской по Женщине…
С постели
она на улицы гнала,
на оснежённые бульвары,
на стогны жалкого греха,
где от бездомья стонут пары,
в кошачьи кутаясь меха,
где так нежданна встреча наша;
и город южный не для нас,
и невозможен век и час…
Но повстречавшись вдруг:
«Наташа!
Князь Анатоль обманет Вас!
Он…»
Обожгла, оборотясь,
презреньем гневным и – исчезла.
И нет следа на мостовой…
«Какая ересь! Бред какой!
Где назиданье, где сюжет?
Как смеет автор петь предмет
его наклонностей больных?!
Влюблённый в вымысел, – живых
не видит он за строчкой прозы.
Хорош лирический герой —
нет ни позиции, ни позы!
Во-первых, пользы никакой
стране советской; во вторых…
и во-вторых не видно пользы».
…Ты злишься, милый? Воля ваша,
а я всерьёз хочу к Наташе
от ваших тем, ударниц ваших
двуполых, – как одна похожих.
Люблю Ростову я…
И что же?..
1987
«В январский день найду могильный холмик…»
В январский день найду могильный холмик.
В пустых полях ветра берут разбег.
К седой плите корявый льнёт шиповник.
И гиблый снег. В колено гиблый снег.
Тебя в морях швырнула юность в трюмы.
Ты к людям брёл в ночной и снежной мгле.
Ты брёл к теплу, тревожный и угрюмый,
но не нашёл приюта на земле.
Мороз крещенский. Столб колючей пыли.
Сырого неба грузный серый ком.
Ты телом здесь лежишь. Но не в могиле,
не в этой глине твой покойный дом.
Я не грущу. Вот так – как ты – на деле
платить душой и сердце сжечь дотла
мог лишь поэт. Ты умер на пределе, —
не дольше песни жизнь твоя была.
Повсюду гиблый снег. Шиповник спелый
во рту сладит кусочком алым льда.
Как счастлив ты, что вовремя сгорела
полей твоих полночная звезда!..
1981; из рукописи книги «Городская окраина»
В деревне
I
Отдалённые вздохи жабы,
соловья золотая трель…
Успокоиться нам пора бы —
и пора бы стелить постель.
Завтра день и пустые встречи,
и не сбросить заботы с плеч,
навалилась она на плечи
суетою ненужных встреч.
Но пока мы в плену обмана
неурочности наших дел.
На дворе и темно и рано, —
и соседский петух не пел.
И рекой серебряной, глыбы