Разве на стенку повесить, и, сидя, глядеть,

Ждать, кто раньше устанет, глаз ли, узор.

Сумку едину желаю из кожи свиной —

Пазуху жаркую для жалобной жизни.

Лев в пустыне, медведь в берлоге.

Лев при гриве, медведь в малине.

Лев из царей, медведь из чащи

Встретились на дороге.

Лев кружится, как подсолнух.

Лев ревет в полях просторных.

А медведь пригорком бурым выпятил башку

И сидит как рыболов на бережку.

Лев и бесится, и вьется, а медведь молчит

И внутри его гармоника ворчит.

Так она бледнела, что ни утро,

Будто воду из нее лакали,

И сидела на балконе утло,

Подпирая щеки кулаками.

Цвет с нее слезал, как позолота:

То над глазом грянет, то в предплечье,

И ее водили на заводы —

Подрумянить у плавильной печи.

Вылиняв, она стянула платье

И распалась на шнурки и прутья.

Там страшные есть адмиралы.

Матросы составили круг

И смотрят, как зреют кораллы

На пальцах раскинутых рук.

Суставы в щитках перламутра

И в клетке щебечут грудной

Крылатые рыбки-амуры.

И мягко песчаное дно.

Чуть фосфором вспыхнут сигналы

В прослоенных влагой снастях,

Матросы бегут в арсеналы

И дудки без звука свистят.

Подводные флоты в пучине

Послушно встают на места

И лодочку в моря морщине

Подхватывают под борта.

Распущена, витиевата,

Врачиха из пансионата

Спускается свысока —

Как снег на лицо моряка.

И это в бездонную бочку

Волны погружает зубец

Эскадре желанную дочку,

Уловленную, наконец.

Толстуха сидит над ручьем,

Молодыми ногами суча,

Сияя крахмальным бельем,

Разогретым кивая плечом,

Ждет королевича.

Как далеко до деревни!

Как на припеке темно…

Нависая, деревья

Стрекочут веретеном.

В корзине наливка, бутыль молока,

Козий сыр и белый хлеб.

До рассвета от старого жениха

Толстуха пряталась в хлев.

И ветхое кружево – завесить лицо,

Когда на мизинец натянут кольцо.

Она не вернется домой!

Она налегке, без поклажи.

Когда же

Раздастся условленный свист?

Отстиранных юбок висят паруса,

Меж пальцами ног пробегает ручей, и

Она содрогается, точно качели,

Готовые вывернуться в небеса.

Близнеца близнец торопит,

Поезд утренний гудит,

Ну а тот едва ли к стенке

Повернется, томный, квелый.

Близнецу близнец умильно

Кудри чешет, щеки гладит,

Ну а тот, смежив ресницы,

Поддается без ответа.

Близнеца близнец качает,

Говорит и раскричится,

Губы алые скривит,

По щеке его ударит, —

Опрокинувшись в подушки,

Брат лежит, не шелохнется.

Порошком зубным, сыпучим

Близнецу близнец подкрасит

Переменчивые веки,

Руки сложит на груди,

Зеркальце поставит рядом,

Отражения сравнит —

И на цыпочках из спальни.

Ах, гостиничные ложа!

Скорый поезд пробегает

Виноградники и чащи,

Как надкушенная груша,

В нем близнец без близнеца.

И отрезанной косицей

Под хлопчатой простынею

Отчуждается близнец.

Замерзший пруд катком зеленоват.

Лягушка на краю чернильной пролуби,

И юноши, воркуя, точно голуби,

Спешат коньки стальные надевать.

По сторонам бело. Собачьи своры.

Пушистые перчатки из ангоры.

Как ласточки, летающие кругом,

Как верховые, как упряжка цугом,

Они легко катятся друг за другом.

Скользит рассеянная вереница

Вдоль полыньи, которая дымится.

Там пучеглазье рыб под самой крышей.

Со всех сторон щекочут плавники,

Свет синеват, вода в глаза и уши,

И льды трещат, и шаркают коньки.

Встречают самолет из Крыма.

В ушах лепечут бубенцы.

Дома прозрачны, как ларцы,

Любые стены проходимы.

Над краем вор воротника

Поглядывает глазом карим,

Под белокурьем парика

Похож на брата-двойника,

Во мгле прохожими толкаем.

Ему, как страсть, ночами снится

Тайник под пятой половицей.

И печи, угли, зеркала,

Огарки в ящиках свечные,

Светила страшные, ночные

Глядят из каждого угла.

Все загорается, ощерясь,