Как поостыл, посыпала себе княгиня бледно-русую свою вдвовью голову этим пеплом, плечи дородные расправила и ясным, моложавым голосом произнесла.

– Следующих введите! Послов. Мириться будем…

И улыбнулась так, как одному только мужу своему, Игорю-покойнику некогда улыбалась. И не на людях причем улыбалась, а там, у себя, в княжеском шатерке, на сладком ночном досуге.

Через третьих этих послов передала княгиня Ольга тогда древлянскому самозванцу Малу свое приглашение. Жду мол, тебя, милый друг, со славной твоей дружиной, со всем гордым да непокорным народом твоим, завтра вечерком у себя. В Киеве. Тебя с товарищами – в княжеском моем шатерке, остальных же древлян – на соседствующей с шатерком полянке. Пировать будем и обеты верности друг дружке давать. Я лично вам стол на много сотен персон накрою, кабанчиков вам зажарю, зайцев, перепелов. И выпивки, понятно, тоже, в достойном количестве и качестве предоставлю. А еще и спою я вам, и спляшу. Мой личный интимный танец «голубку», ту, что я до сих пор лишь для супруга своего в час любви исполняла. И еще как спляшу! Вы мне только для этого танца голубей ваших, искоростеньских, принесите, сих крылатых посланцев доброй воли и мира.

Пернатой живности этой, искоростеньских голубей, обрадованные искоростеньские жители нанесли светлой вдове великую стаю, и всех как на подбор – ручных, ласковых и послушных. По паре от каждого искоростеньского дома.

Древлянский же мятежный заводила и самозванец-жених по кличке Мал аж целую голубятню припёр. Невестин каприз уважив. Без малого две тысячи мелких пернато-крылатых древлянских домашних птиц. Как повод того требовал – всех поголовно – белых.

Ох и разгулялся тогда в Киеве разудалый славянский праздник! На радостях и с добротного княжьего пойла захмелев, веселился народ, от мира и счастья дурея. Пил-ел-плясал аж до рыжей вечерней зарницы.

Пела и плясала, как и обещала, в тот вечер и светлая княгиня Ольга. Вдовье платьишко свое на травку скинула и пред всем народом чудной свой танец «голубку» исполнила. С искоростенькими голубями ласково и как будто от всей души вилась-обнималась. Мягкое ее, белое будто сдобное тесто тело кружилось, с чужими птицами, как с родными играя и обнимаясь, то плыло оно, то взлетало, в занятных движениях качалось и трепетало.

И только потом, когда весь крепко, по-богатырски подвыпивший древлянский народ снова погрузился в телеги и назад к себе укатил, в тополиную свою столицу Искоростень, заманила светлая княгиня Ольга притомившихся от долгого танца искоростеньских голубей к себе в шатер и, дождавшись полночи, принялась за дело. Длинную свечку зажгла, нитки из сундука вытащила и мешок хорошо просмоленной пакли. К лапке каждого искоростеньского голубка и каждой искоростеньской голубки привязала она тогда по клоку пакли. Шмальцем сочным ту паклю смазала.

Обработав так все без малого две тысячи голубиных пар, она, наконец, поднялась и взяла свечку. Стала паклю поджигать и птиц на волю одну за одной выпускать. «Летите, мол, голуби, летите! Врагам-древлянам навредите!»

Насмерть перепуганные пернато-крылатые сорвались и полетели, бешено курлыча и хлопая на всю тогдашнюю страну перьями. Над коварным Киевом не стали задерживаться. Будучи по натуре, как и все голуби, – наивными патриотами – все сразу назад, к себе на родину полетели. В столицу мятедный древлян. В гордый Искоростень.

На белёсой заре все они вернулись в родной, спящий мирным хмельным сном город и расселись под крышами его домов.

Город Искоростень горел недолго, но сгорел он чисто, дотла. Вместе со всеми своими жителями, тополями и глуповатыми, патриотически настроенными голубями…